Спиридонова досада

Очухался целовальник только перед рассветом. Первым делом в контору поднялся — глянуть, что там шуршало? И увидел он в углу прожженную дыру, с кошачью голову. Была она просажена столь раскаленной штуковиной, что ее края и закоптиться не успели. А еще стекло в одном из окон оказалось просаженным овальной отдушиной, вроде как просквозило его шаровой молнией.

— Пущай шаровая… — взялся Кострома рассуждать вслух. — А усищи? А глазищи? Нешто привиделось?

Когда же на зов его сердитый в контору поднялся Борода, Спиридон задал ему такой вопрос:

— Кто это вечор посулился мне собачий хвост привесить?

— Ды бог яво знат, — ответил работник, уже наслышанный о вчерашнем голосе.

— Болтают, вижу, по деревне-то? Кто болтает?

— Ды бог яво ведат…

— Знат, ведат… — разорался вдруг Кострома и сам невольно подстроился к дремучему языку работника. — Ни хрена ты не знашь. За каким годы лядом я тя при собе дяржу?

— Не дяржи, — ответил улыбчивый Борода и спросил: — Расчетамся, ли чо ли?

Кострома захлопнул рот, набычился и дальнейшее стал обдумывать про себя. Додумался он до того, что: нет, не шаровая молния навертела в его доме дырок, а побывал в нем, похоже, подговоренный Улыбою Шептуновский сатаненок. Зеленые глаза, усы, умение прожигать продушины, загробный голос — все это пристраивало его догадки близко к правде.

Думается, что любой человек в таком случае постарался бы откреститься от лукавого. Не таким оказался Спиридон. Он умудрился сделать для себя высокородное заключение, что-де сам сатана кинул ему вызов! И предстоит ему теперь тяжкое сражение; Не зря бабка наговаривала ему ладанку — чуяла дело вперед. И потому он должен выйти изо всей этой катавасии победителем! Когда же вызволит он Заряну, черти заберут самого Парфена. И придется красавице понять, кем она, глупая, брезговала…

— Ничего, — успокаивал себя Кострома. — Где победа тяже, там истома слаже.

Сам ли Спиридон себя переплутовал, черт ли его попутал — теперь у кого спросишь? Но заключение такое в нем состоялось. Тем временем он увидел в просаженное окно, что у Парфенова двора собрались мужики — Улыбы среди них не было.

«Ускакал, — встревожился Кострома. — И подсобников дожидаться не стал. Зачем они ему, коли побежал он заметать следы».

Мужики за окном определились, видно, куда кому идти и рассыпались на все стороны.

Кострома же, не найдя во дворе работника, махнул на заботы рукой и заторопился до Шептуновской елани.

Вот бежит Спиридон, скачет — ему бы давно обогнать мужиков, но нет никого впереди. Это не совсем подходяще оказалось для Костромы: вдруг подмога понадобится, кого позовешь? Стал уж он было скакать на одном месте, да тут по ходу мелькнула чья-то спина и услыхалась ему Парфенова песня, в которой поется о беспредельной сибирской тайге.

— Ты смотри, какой гад, а! — зашептал целовальник. — Гуляет! Видимость создает, будто ищет жену. Певец нашелся…

Однако певец не гулял. Хотя и неспешно, а правил он в сторону елани.

— Ладно, — смекнул себе Спиридон. — И я торопиться не стану. Быват и медленней, но ходче…

И вот виляет Кострома по тайге следом за Улыбою, до каждой лесины притыкается, всяким кустиком прикрывается — нету, дескать, меня тут. А сам все бабкину ладанку теребит — вдруг да нечистая сила вывернет!

Трусит, значит.

Надо же! За каким тогда лядом этот заяц копытом бил?!

Боится Кострома, но не отстает. Шепчет чего-то: готовит, видать, дух для битвы, язык для молитвы. А прибыл на место, как несватанная невеста — жениха-то нет. За лесину Парфен зашел и как растаял. И Заряны нет. Никого нет. Только трава не по времени сочная поляну укрыла.

Зачем перся сюда Спиридон — и сам стоит не знает. Оно ладно, когда б Шептуны располагались за Парфеновой баней. Тогда бы он чихнул на всю эту затею, прибежал домой и сел бы обедать. А тут? Солнце уже успело в заполдень скатиться. А ведь на дворе не июнь. Не успеешь вернуть и половины пройденного пути — ночь в тайге поймает; сграбастает черными ручищами, до уха припадет и такого страха нашепчет, что до конца дней своих ото всякой тени вздрагивать будешь. Черт бы с ним, со спасением Заряны!

А солнце уже скатилось на колени к закату, зарделось от смущения и сползло на землю. Целовальника ж все держала в кустах нерешительность, словно неразборчивая бабенка, суля ему бог весть какие выгоды. Ну, а когда солнце разметнуло по небу лучистые волосы и вместе с ними кануло в пучину времени, Спиридону волей-неволей пришлось загадать — перебыть у Шептунов до рассвета.

Скоро осенница хмарью затянула небеса, смурь напустила на целовальниково тело таких ли сирот[13], что не мурашки — тараканы забегали по его спине. Вот когда он понял, что не дома сидит, не денежки считает. Застонал даже, зубами заскрипел.

Тут и захихикала над ним близкая кикимора; лесовик в ладони захлопал, засвистал; ухнул над головою филин, отчего Спиридон маленько сам в пугача не оборотился: выше куста взлетел и вдруг… различил на нем знакомую косынку!