Спиридонова досада

То, что не было в подземелье ступенек, Заряну не удивило: для чего луне лесенка, когда у нее и ног-то нету. Поразило ее другое; как такая толстая барыня протискивается во сталь узкий лазок?

Но скоро она смекнула, что из белого уюта, знать, имеется другой выход. Может, где ворота распахиваются и Луна выплывает в небо на том самом клеще, о котором говорил Парфен. Вот и получается тогда, что чертей тут нету, а, скорей всего, заодно с Луной, прилетают на елань те самые лунатики, в которых, по словам Хранцузски, вселяются человечьи души, ждущие своей очереди определиться в новом теле. Говорят еще, что ночами они свешивают с Луны ножки и зорко всматриваются в ночную жизнь Земли - выслеживают разных злодеев, а поутру Господь обо всем от них узнает. Когда ж Луна отдыхает, они и в самом деле могуг прилетать с нею на елань...

На всякий случай - вдруг кто ненужный узрит ее возле света - Заряна оттеснилась в темноту, где слилась с ночью, будто увязла в саже. Там она пошеборшила больно сочной для осенней поры травою и затихла...

Голова ее заново притуманилась дремотой, в сонном представлении поплыли смутные чудеса: вот бы из лесу опять послышалось родное пение. Только на опушке показался никакой не Парфен. А выкатал из чащи на елань этакий косматенький многолапый муравей величиною с кота.

Мордахой тот муравей и в самом деле пошибал на Котофея Иваныча. Разве что усы были куда как длиннее кошачьих и расходились на стороны этакими лучами. Да и сам он весь теплился огромным светляком.

Котофей катил на задних лапках, передними выкручивая так, словно пытался сотворить некий символ, но его никак не устраивал узор. Потому он опять и опять распускал лапки, чтобы тут же сплести новое изображение. При этом он смешно сердился, фыркал в усы и... похихикивал. Заряне показалось, что неудачу свою творит он умышленно: желает распотешить ее. Она и в самом деле почуяла безбоязненность, даже выпустила в траву смешинку. Тут же, правда, опомнилась, но Котофею, знать, хватило и такой ее смелости, чтобы без дальнейших выкрутасов взять и запеть родным для Заряны голосом:

Велико Байкал-море восточное,

широка Кызыл-степь полуденная...

Пел Котофей Иваныч, а глаза его сияли зеленоватым озорством. И столь они были ясными - звезды небесные и только!

"Скажите на милость, - каково умел да глазаст! - думала Заряна. - Хитер! При его уме почему бы и не распознать мудреную науку врачевания? Почему б и не поставить на ноги расшибленного Парфена?"

Покудесил Котофей Иваныч, попел - промялся. Устроился недалече и давай траву уминать. Быстрыми лапками стебли срывает и в рот. Оголодавшую Заряну завидки взяли: хорошо лунатикам живется - еда всегда под рукой. Людям бы так.

Глядит она, слюнки глотает. А Котофей наворачивает - за ушами трещит; лапы так и мелькают. Сам же озорно в сторону Заряны поглядывает, как бы приглашает харча своего отведать.

Сорвала Заряна стебелек, зажевала, подивилась: вкусно-то как! Подивилась, села в открытую и тоже давай уписывать.

Закладывает за обе щеки, а трава сочная, сладкая: и не лапша на молоке, и не спелая с куста смородина, и не ядрышко ореха таежного - все, вроде, вместе.

Отродясь не пробовала такой еды.

Сидит Заряна, уплетает за милую душу, сама думает: "Лунатики не сегодня обжили елань и не завтра намерены покинуть ее. Вон какое поле возделано, корму сколь насеяно! Не о нем ли Парфен упоминал, когда держал ответ перед селянами?"

А в деревне переполох: Заряна пропала. Древние бабки цепляются друг за дружку (потому как доброму народу не до них), верещат треснутыми голосами:

- Второ пришествие ли чо ль наступат?

- Кто? Понкрат? Етот могет. У яво кровя - кипяток! Ребятня большим под руку суется, затрещины хватает. А что про Улыбу сказать, так проще народ послушать.

- До пены избегался бедный.

- Все облески обшарил, буераки излазил.

- В тайгу молодайка запала! - Бог милостив, найдется. Зверь ныне сытехонек - не тронет.

Никому не хотелось до сознания допустить, что пропажа Заряны хотя бы тонкой паутинкой связана с Шептуновской еланью.

Пытался и Парфен отогнать от себя большой страх. Но близилась ночь, а с нею и вывод - надо идти в дальние поиски.

Покуда накапливалась в Улыбе такая необходимость, люди на месте не стояли. Они сходились, расходились, делали повседневные дела. Несколько мужичков нашли причину заглянуть до Костромы, который держал питейный погребок под вторым ярусом высоких своих хором. Так вот перед теми мужичками Спиридон и высказался:

- Это как же получается? О бочках чужих Парфен сумел вперед угадать, а о супружнице так-таки ничего и не знат? Да в жизнь тому не поверю.

- А чему поверишь? - спросил кто-то.

- Парфен Заряну сам... нечистому запродал, а теперь Ваньку валят...

- Что ты треплешь языком, как собака хвостом?

- Вытянись у меня хвост, - взъерошился Кострома, - ежели ее не унесло на Шептуновску елань.