Спирита

Смутное предчувствие подсказало Маливеру, что именно зеркало послужит ему окном в потусторонний мир. Обычно он даже не смотрел в его сторону, а сейчас оно притягивало, не давая отвести глаз. Но, как пристально он ни вглядывался, ему не удавалось различить ничего, кроме черноты, которой хрустальная рама придавала еще большую глубину и таинственность. Наконец ему почудилось что-то молочно-белое, какой-то далекий и дрожащий свет, постепенно приближавшийся к нему. Маливер обернулся, желая посмотреть, что дает такое отражение, но ничего не увидел. Хотя он не был малодушным и не раз это доказывал, он почувствовал, как волосы его стали дыбом, а по телу пробежала дрожь, о которой говорит Иов^[105]. На этот раз он по собственной воле и с ясным сознанием хотел преодолеть опасный порог. Он переступал черту, данную человеку природой. Его жизнь могла сойти со своей орбиты и начать вращаться вокруг совсем иного, неведомого центра. Пусть маловеры посмеиваются, но это был очень серьезный шаг, и Ги сознавал его значение; однако непреодолимая сила влекла его, и он упорно продолжал всматриваться в венецианское стекло. Что он увидит? Какое обличье примет дух, чтобы стать доступным человеческому восприятию? Будет ли оно прекрасным или страшным, внушит радость или ужас? Хотя свет в зеркале еще не принял четкой формы, Ги был уверен, что увидит дух женщины. Слишком ясно звучал в его сердце вздох, услышанный накануне. Откуда он донесся: с земли, из недостижимых сфер или с далекой планеты, — этого Ги не знал. Но вопрос, заданный ему бароном Ферое, не оставлял сомнений, что ему явится душа, прошедшая земную жизнь, душа, которую нечто, о чем еще только предстоит узнать, призывает вернуться обратно.

Светлое пятно в зеркале начало приобретать очертания и расцвечиваться легкими, так сказать, нематериальными тонами, по сравнению с которыми самые свежие краски палитры показались бы землистыми. То была скорее идея цвета, чем сам цвет, пар, пронизанный светом и окрашенный в столь нежные оттенки, что человеческий язык не в состоянии их описать. В тревожном ожидании Ги глядел не отрываясь. Облачко становилось все более и более плотным, но не достигало грубой определенности реального, и наконец в зеркальной раме перед глазами Ги де Маливера возник, будто на картине, лик молодой женщины или, скорее, девушки такой красоты, что рядом с ней любая земная красавица выглядела бы бесцветным силуэтом.

Розоватая бледность покрывала этот лик, на котором едва просматривались свет и тени, — ему, чтобы обрести форму, не нужен был их контраст, ибо, в отличие от земных лиц, он не ведал озаряющего их света. Белокурые волосы, словно ореол, золотой дымкой обволакивали контуры лба. Из-под полуопущенных век на Ги с бесконечной нежностью взирали очи цвета ночной синевы, цвета тех участков неба, что в сумерках становятся лиловыми. Тонкий изящный нос казался безупречным; улыбка Джоконды, только более мягкая и менее ироничная, придавала губам чарующий изгиб; голова слегка клонилась к плечу, а гибкая шея терялась в серебристых полутонах, которые любому другому лицу могли бы послужить освещением.

Этот слабый набросок, который мы по необходимости сделали с помощью слов, призванных передавать реалии нашего мира, дает весьма смутное представление о том, что явилось Ги де Маливеру в венецианском зеркале.

В самом ли деле он видел девичье лицо или оно было плодом его воображения? Разглядел бы его кто-нибудь другой, не испытывающий, подобно Ги, крайнего возбуждения всех чувств?

На этот вопрос трудно ответить, ибо, при всем сходстве, видение отнюдь не походило на то, что в нашем мире считается хорошенькой женской головкой. Черты были будто бы те же, но более чистые, преображенные, идеализированные. Некая нематериальная субстанция уплотнилась ровно настолько, чтобы стать зримой в земной атмосфере. Дух или душа, явившаяся Ги де Маливеру, несомненно, позаимствовала внешность у своей прежней тленной оболочки, но при этом осталась такой, какой была в среде более тонкой, эфирной, где могут существовать только призраки вещей, а не сами вещи. Видение привело Ги в несказанный восторг. Чувство страха, которое он поначалу испытывал, полностью рассеялось, и он безоглядно отдался во власть необъяснимого. Ни с чем не споря, соглашаясь на все, он без колебаний счел сверхъестественное естественным. Ги подошел к зеркалу вплотную, надеясь разглядеть в подробностях восхитившие его черты, но картина осталась прежней, очень близкой и в то же время бесконечно далекой, как будто он смотрел на проекцию лица, находящегося на расстоянии, человеческим меркам не подвластном. Оригинал, если можно воспользоваться этим словом при подобных обстоятельствах, пребывал, очевидно, в каких-то удаленных, глубинных, загадочных, недостижимых краях, там, куда не осмеливается проникать даже самая смелая мысль. Ги тщетно пытался вспомнить, не видел ли он раньше это лицо — оно казалось ему одновременно и новым, и знакомым. Но если видел, то где? Явно не в этом подлунном земном мире.