— Я знаю, мам, — заверяю я так терпеливо, как только могу. Я слышала историю о том, как мое рождение разрушило то, что
— Ты знаешь, каково мне пришлось? — спрашивает она. Ну вот, началось: все по старому сценарию. — Пытаться устроить карьеру и ухаживать за малышом? Пытаться заработать и хоть чего-то добиться? И все ради того, чтобы элементарно прокормить нас.
Как обычно, ничего из этого я не говорю вслух.
— Мы говорили об Оливии, — говорю я вместо этого.
— Нууу, — протягивает мама. — Давай скажем так, Оливия пережила немного больше, чем просто неудачные отношения.
Она рассматривает свои блестящие ногти — тоже ярко-красные, как будто она окунула пальцы в кровь.
«Ну конечно, — думаю я. — Это же Оливия, так что у нее все по-особенному».
— А что тогда? — спрашиваю я. — Что еще случилось?
— Я не в праве говорить. — Это как-то на удивление тактично, учитывая характер моей матери. — И к тому же — в этом мы с Оливией похожи — у нее высокий уровень эмпатии. Мы не можем просто… задушить наши чувства и сделать вид, как некоторые люди.
Я знаю, что в каком-то смысле это правда. Знаю, что Оливия
И я не могу не чувствовать скрытой нападки в мамином комментарии про «некоторых людей». Просто то, что остальные не выставляют все на всеобщее обозрение, просто то, что мы нашли способ
Я вспоминаю, как странно смотрела на меня Оливия, когда я ей сказала, что счастлива видеть ее в качестве подружки невесты. Я не могла не ощутить боль, когда, примеряя платье, она выскользнула из своей одежды и открыла свое стройное тело без растяжек. Я знаю, она чувствовала, что я на нее смотрю. Она, конечно, слишком худая и слишком бледная. И все же она бесспорно выглядела великолепно. Как одна из тех героиновых моделей девяностых: Кейт Мосс, развалившаяся на кровати со сверкающей гирляндой позади нее. Глядя на нее, я разрывалась между двумя чувствами, которые всегда испытываю, когда речь заходит об Оливии: глубокой, почти болезненной нежностью и постыдной, тайной завистью.
Пожалуй, я не всегда относилась к ней настолько тепло, насколько могла бы. Теперь она стала старше, немного поумнела — и в последнее время, особенно после моей помолвки, стала заметно спокойнее. Но когда Оливия была моложе, она таскалась за мной, как радостный щенок. Я слишком привыкла к ее проявлениям безответной привязанности. Даже несмотря на мою зависть.
Мама внезапно поворачивается ко мне. Ее лицо становится очень серьезным, что совсем на нее не похоже.
— Послушай, у нее были тяжелые времена, Джулс. Ты не знаешь и половины. Бедная девочка так много всего пережила.
Бедная девочка. Тогда я это чувствую. Я думала, что уже привыкла. И со стыдом понимаю, что все не так: за грудной клеткой я ощущаю маленький укол ревности.
Я делаю глубокий вдох. Напоминаю себе, что вот она я, выхожу замуж. Если у нас с Уиллом будут дети, их детство не будет похоже на мое — мама со своей вереницей любовников, все эти актеры вечно «на пороге серьезного прорыва». Кто-то находил мне укромный уголочек, прямо на верхней одежде, чтобы я могла поспать на бесконечных тусовках в Сохо, потому что мне было всего шесть, а всех моих одноклассников родители уже несколько часов назад уложили в кроватку.
Мама отворачивается к зеркалу. Она щурится на свое отражение, собирает волосы, скручивает их на затылке.
— Надо хорошо выглядеть для новоприбывших, — говорит она. — Ну разве они не
О