Список ненависти

Энгерсон гордится тем, что ученики «Гарвина» так преданны своей школе, и предрекает: в будущем они займут в обществе лидирующие позиции.

– Я безмерно горд тем, что они стали первыми вестниками перемен, которые однажды обязательно наступят, – добавляет Энгерсон. – Если на земле когда-нибудь и воцарится мир, то благодаря этим ребятам.

В тот же день я тайком пронесла газету в кабинет доктора Хилера. И бросила ее на кофейный столик между нами, как только он прикрыл дверь.

– Это делает его героем? – спросила я.

Доктор Хилер опустился в кресло, скользнув взглядом по статье.

– Кого?

– Ника. Если выжившие окрепли духом и в школе теперь мир и покой, как говорится в газете, то Ника можно считать героем? Джоном Ленноном нашего века? Проповедником мира со стволом?

– Я понимаю, что тебе было бы легче считать его героем. Но, Валери, он убил много детей. Мало кто увидит в нем героя.

– Но это так несправедливо! Школа живет своей жизнью, наконец прекратились издевательства, все друг друга поняли и приняли, а Ника больше нет. Знаю, он сам в этом виноват, но все же. Почему они раньше не прозрели? Почему понадобилось совершить такое? Это просто несправедливо.

– Жизнь вообще штука несправедливая.

– Ненавижу, когда вы так говорите.

– Как и мои дети.

Я сникла и уставилась на статью, слова перед глазами сливались в одно сплошное пятно.

– Вы, наверное, считаете меня идиоткой из-за того, что я вроде как горжусь им.

– Нет. Но я не думаю, что ты на самом деле гордишься им. Я думаю, ты злишься. Ты жалеешь, что изменения не произошли в школе раньше, потому что тогда бы, может, ничего не случилось. И еще я думаю, что на самом деле ты не веришь в написанное.

И в первый, но уж точно не в последний раз я рассказала обо всем доктору Хилеру. Обо всем. Начиная с разговоров о Гамлете на незаправленной постели Ника до желания отомстить Кристи Брутер за сломанный плеер и пожирающего меня чувства вины. Рассказала то, чего не смогла сказать полицейскому. Не смогла сказать Стейси. И маме.

Может, дело было в том, как доктор Хилер смотрел на меня. Мне казалось, что он – единственный в мире человек, способный понять, как все вышло из-под контроля. Может, я просто была готова. Может, на меня так подействовала газетная статья. Может, мой разум решил избавиться от гнетущих мыслей и чувств прежде, чем я совершу что-нибудь непоправимое.

Я, словно вулкан, извергала из себя поток вопросов, сожалений и злости, а доктор Хилер стойко выдерживал его натиск. Он печально кивал. Его взгляд был внимателен, голос ровен и тих.

– Думаете, я бы сделала это? – расплакалась я в определенный момент. – Будь у меня пистолет, я бы выстрелила в Кристи? Когда Ник сказал: «Давай с этим покончим», я решила, что он… ну, не знаю… пристыдит ее или побьет. И я была рада. Чувствовала облегчение. Я хотела, чтобы он вправил ей мозги.

– Но это же естественно, тебе так не кажется? Ты была рада заступничеству Ника, но это не означает, что ты бы взяла пистолет и пристрелила ее.

– Я разозлилась. Боже, да я просто взбесилась. Она сломала мой плеер, и я страшно злилась.

– Что, опять же, совершенно естественно. Злость не делает тебя виноватой.

– Я так радовалась тому, что он заступится за меня, понимаете?

Доктор Хилер кивнул.

– Думала, он порвет со мной, поэтому ужасно обрадовалась его желанию вступиться за меня. Я успокоилась и решила, что у нас все будет хорошо. Я и думать не думала о Списке ненависти.

Он опять кивнул, чуть сузив глаза, так как я все больше распалялась.

– Валери, ты не стреляла в нее. В нее стрелял Ник. Не ты.

Его слова обволокли меня, точно мягкое покрывало.

Я откинулась на диванные подушки и отпила кока-колы. Раздался тихий стук в дверь, и в кабинет заглянула секретарша доктора Хилера.

– Пришел пациент, которому назначено на три, – сказала она.

– Передай, что ему придется немного подождать, – ответил доктор Хилер, не сводя с меня глаз.

Кивнув, секретарша исчезла за дверью. После ее ухода я почти кожей ощутила повисшее в кабинете молчание. Стояла такая тишина, что были слышны голоса в коридоре и стук двери в вестибюле.

Мне не верилось, что я выболтала все доктору Хилеру. Было очень стыдно. Хотелось выскользнуть из кабинета, никогда больше сюда не возвращаться, спрятаться в своей спальне и мечтать о том, чтобы лошади на обоях ожили и унесли меня куда-нибудь, где я не буду такой беззащитной и уязвимой.

Однако с некоторой долей ужаса я осознавала еще и то, что не закончила говорить. Было еще кое-что. Темные, жуткие мысли, в которых нужно было разобраться. Мысли, преследующие меня ночами и не отпускающие днем. Они мучили меня, точно зуд, который невозможно унять.

– Что если тогда я не воспринимала это всерьез, а сейчас все изменилось? – спросила я.

– Не воспринимала всерьез что?