Сплетая рассвет

А еще была я – Майя. Послушная дочь. Мои самые ранние воспоминания были о том, как я, довольная, сидела на коленях у матери, работающей с веретеном, и слушала, как Финлей, Сэндо и Кетон играли на улице, пока отец учил меня сматывать мамину нить, чтобы та не спуталась.

Мое сердце принадлежало ткачеству: я научилась продевать нить в иглу раньше, чем ходить; научилась делать идеальные стежки раньше, чем говорить. Я любила рукоделие и с радостью перенимала папино мастерство, вместо того чтобы гулять с братьями. К тому же, когда Финлей учил меня спаррингу и стрелять из лука, я всегда промахивалась мимо цели. Несмотря на то что я впитывала, как губка, все сказки Сэндо о призраках, рассказывать их самой у меня не получалось. И сколько бы старшие братья ни предупреждали меня о них, я всегда велась на розыгрыши Кетона.

Отец гордо заявлял, что я родилась с иглой в одной руке и ножницами в другой. Что не будь я девочкой, то стала бы величайшим портным в Аланди, к которому съезжались бы торговцы со всех побережий континента.

«Ценность портного измеряется не его славой, а счастьем, которое он приносит, – сказала мама, заметив, как разочаровали меня папины слова. – Ты скрепишь швы нашей семьи, Майя. Ни один другой портной в мире на это не способен».

Я помню, как радостно улыбалась ей. В то время все, чего мне хотелось, – это чтобы наша семья была счастливой и полной – всегда.

Но затем мама умерла, и все изменилось.

Мы жили в Гансуне, одном из крупных городов вдоль Большой Пряной Дороги, и наша лавочка занимала целых полквартала. Отец был уважаемым портным, прославившимся на юге Аланди своим мастерством. Но нас настигло тяжелое время, смерть матери сломила твердую волю отца.

Он начал много пить – топил свое горе. Долго это не продлилось – из-за стресса его здоровье стремительно ухудшалось, и вскоре желудок перестал переносить алкоголь в любом виде. Отец вернулся к работе в лавке, но уже никогда не был прежним.

Клиенты заметили снижение качества его шитья и упомянули об этом моим братьям. Финлей и Сэндо ничего ему не сказали – не хватило духу. Но за несколько лет до Пятизимней войны, когда мне было десять, Финлей убедил отца покинуть Гансунь и переехать в магазин в Порт-Кэмалане, небольшом прибрежном городке на окраине Дороги. Свежий морской воздух пойдет ему на пользу, настаивал он.

Наш новый дом находился на углу улиц Йянамэр и Тонса, напротив магазина по продаже лапши, приготовленной вручную, – она была настолько длинной, что можно было наесться одной штучкой, – а также пекарни, которая продавала лучшие в мире булочки на пару и хлеб на молоке. По крайней мере, так казалось нам с братьями, когда мы были голодны, что случалось довольно часто. Но больше всего мне нравился прекрасный вид на океан. Порой, глядя на накатывающие вдоль пирсов волны, я молилась, чтобы море исцелило разбитое сердце отца – так, как постепенно залечивало мое.

Лучшее время для нашего ремесла наступало зимой и летом, когда все караваны, путешествующие на восток и запад по Большой Пряной Дороге, останавливались в Порт-Кэмалане, чтобы насладиться умеренным климатом. Отцовская лавочка зависела от постоянных поставок индигового, шафранового и охристого цветов – красок для ткани. Городок был маленьким, так что нам приходилось не только шить наряды, но и продавать ткани и нити. Прошло много времени с тех пор, как отец шил платье, достойные знатной леди, а когда началась война, торговля совсем пошла на спад.

Несчастье последовало за нами в новый дом. Порт-Кэмалан находился достаточно далеко от столицы, и я надеялась, что моих братьев не призовут сражаться в гражданской войне, разорившей Аланди. Но вражда между юным императором Ханюцзинем и шаньсэнем, самым могущественным военачальником страны, не давала никаких намеков на ослабление, и император нуждался в людях для своей армии.

Финлею и Сэндо уже исполнилось восемнадцать, поэтому их призвали первыми. Я была достаточно юной, чтобы мысль о сражении в войне казалась мне даже романтичной, а то, что два брата стали солдатами, – благородным.

Накануне их ухода я стояла на улице и красила моток белого хлопка. От цветущего персика, растущего вдоль улицы Йянамэр, захотелось чихнуть, и я невольно забрызгала свою юбку остатками дорогой индиговой краски.

Финлей рассмеялся и вытер капли с моего носа.

– Не суетись, – сказал он, пока я отчаянно пыталась спасти столько краски, сколько могла.

– Она стоит восемьдесят цзеней за тридцать миллилитров! И кто знает, когда вернутся торговцы краской? – пробормотала я, по-прежнему оттирая брызги с юбки. – Уже слишком жарко, чтобы они пересекали Дорогу.

– Тогда я куплю ее во время своих путешествий, – сказал Финлей. Затем приподнял меня за подбородок. – Став солдатом, я смогу посмотреть всю Аланди. Может, даже вернусь генералом.

– Надеюсь, что ты не будешь отсутствовать так долго! – воскликнула я.

Его лицо стало серьезным, глаза помрачнели. Он заправил мне за ухо выбившуюся от ветра прядь.

– Береги себя, сестренка, – сказал Финлей одновременно с улыбкой и грустью. – Не переусердствуй в работе, иначе…