Спляшем, Бетси, спляшем!

— Да.

Сказав это, я понимаю вдруг, что происходит что-то непоправимое, но соврать не могу. Коля ободряюще мне улыбнулся и заторопился на работу.

Мы опять встречаемся только в филармонии или в театрах. Елена спрашивает, почему не приходит Коля. Не зная, как ей объяснить, пожимаю плечами. Меня вдруг охватывает внезапный страх: я страшусь узнать, что он меня любит. Боюсь, потому что не знаю, что в таком случае произойдет со мной. Поэтому раз и навсегда убеждаю себя, что никакой любви у нас нет и не может быть, просто нежная дружба. Потом, через много лет, я узнаю о разговоре, который произошел у Коли с Еленой. Она прямо спросила, любит ли он меня.

— Да, — говорит он ей, — Больше жизни.

— Так в чем дело?

— Бетси любит вашего сына.

— Ты уверен?

— Она сама мне сказала недавно.

— Коля, я дам тебе совет. Ты должен попробовать завтра же умыкнуть ее, даже если она будет сначала сопротивляться. С тобой она будет счастливее.

— Нет, я этого не сделаю. Она любит Сергея. Я не буду с ней встречаться.

Я всего этого не знаю и до лета мы просто все реже и реже видимся, лишь разговариваем по телефону, да иногда сталкиваемся в университетском коридоре.

Летом, после окончания сессии, я вдруг узнаю, что меня посылают на следующий семестр во Францию, в Сорбонну. Перед этим я должна на десять дней приехать к Сереже в Токио. Все лето я в каком-то сумасшедшем состоянии оформляю документы, потом, словно на чемоданах, сижу в Комарово и жду долгожданного свидания с мужем, как ждут его, наверное, заключенные. Только теперь, накануне скорой встречи, я осознаю, как сильно люблю его и скучаю. Наконец, я в Москве сажусь в самолет, ко мне жмутся три жены, тоже летящие к мужьям, среди них только я говорю по-английски. Самолет японской авиакомпании, летящий из Брюсселя, поднимается в воздух, и я блаженно закрываю глаза, в лихорадке сборов почти сутки не спала. Мои спутницы то и дело будят меня для общения со стюардессой. Когда самолет приземляется в Токийском аэропорту, проведя изнурительные переговоры с таможенниками по поводу багажа моих спутниц, я, наконец, бросаюсь в объятья своего мужа и мы едем в крохотную квартирку, в которой он живет с еще одним сотрудником консульской службы. Я висну у Сережи на шее и, потихоньку расстегивая рубашку, шепчу ему на ухо, чем бы мне хотелось заняться в первую очередь. Он смеется.

— Лиза, ты с ума сошла, сейчас придет Юрий Петрович, что он подумает?

— Ну, мы ведь будем заниматься этим не у него в кровати. Он подумает, что встретились супруги после семимесячной разлуки! — я тяну его прямо на пол.

— Почему бы нам ни дойти до дивана? — еще сопротивляется Сережа.

— Помнишь, как это было в Гурзуфе на берегу, прямо на камнях? — напоминаю я, и мы со стоном нетерпения сжимаем друг друга в объятьях…

— Лиза, ты стала такой страстной и ненасытной! — замечает позже муж.

— Тебе это не понравилось? — притворно огорчаюсь я, продолжая удерживать его в объятиях.

— Нет, отчего же, но что я буду делать через десять дней? — Сергея начинает забавлять разговор.

— Тебе надо пресытиться мной, тогда ты выдержишь еще полгода до отпуска. А теперь, может, перейдем на диван? — и это предложение уже не вызывает ничего, кроме одобрительного поцелуя.

Все десять дней в первую очередь мы занимаемся любовью, потом Сергей показывает мне Токио, водит в маленькие ресторанчики и учит есть палочками. Меня восхищает еда, которая подается на красивых черных и красных лаковых подносиках и выглядит, как произведение искусства. Тонкие ломтики рыбы, овощи, соевый сыр тофу, креветки и шарики риса, — все хочется попробовать. Мы бродим по старым кварталам Токио, останавливаясь у витрин, задерживаемся у тележек торговцев, которые продают все: бумажные фонарики, деревянные палочки для еды, талисманы, фрукты, магнитофонные кассеты, зонтики, предсказания, написанные на рисовой бумаге. Художник каллиграф пишет изречения на рисунках с цветком хризантемы, склоненным бамбуком, стрекозой или плывущей уткой. Мы подходим поближе, я наблюдаю, как легко и безупречно точно скользит кисть по белой бумаге. Сергей о чем-то говорит с художником, он кивает и берет чистый лист. Красные иероглифы ложатся на бумагу, он скатывает ее трубочкой, перевязывает шнурком с кисточками и подает мне.

— Что там написано? — интересуюсь я.

— Это хокку Басё:

Туман и осенний дождь,
Но пусть невидима Фудзи,
Как радует сердце она!

Я благодарно целую Сережу прямо на улице. Мне хочется продлить каждое мгновение, проведенное с мужем. За полгода я так соскучилась по близости, что даже когда мы выходим из дома, я все время должна касаться его, пожимать руку, чувствовать рядом.

— Лиза, может ты останешься? — предлагает он, — Это можно оформить.

— Что ты, как я могу отказаться от Сорбонны?! — даже пугаюсь я.

— Я не могу так жить, — начинает раздражаться Сережа, — Я начинаю забывать, что я женат.

— А сейчас тоже? — прижимаюсь я к нему, тихонько засовывая руки под рубашку.

— Ты сейчас не жена, а любовница.