Сплит (ЛП)

— У неё есть договор поставки, и она всё уладит. Убедись, что эти поддоны закреплены, — отец выуживает кредитку из своего кармана и вручает её мне. — На бензин и обед.

Я киваю и засовываю её в свою сумку.

— Хорошо.

— Вы двое, держите меня в курсе. Завтра эта плитка нужна нам на месте первым делом, так что делайте свою работу и не проебите.

— Да, сэр, — Лукас поворачивается и лезет в грузовик.

— А тебе, значит, можно такие слова говорить?

Его губы дёргаются.

— Поезжайте сейчас. Берегите себя. Не будь слишком жёсткой с моим мальчиком. Он ранимый, — говорит он себе под нос.

— Подумаешь, — я тащусь к пассажирской стороне грузовика и залезаю внутрь.

Кабина пахнет, как мыло с нотками пряностей, опилок и дизельного топлива. Лукас смотрит вперёд, сжав руки на руле.

— Хочешь, я поведу?

Я стараюсь не пялиться на шрам на его шее.

Он нагибается и запускает двигатель вместо ответа на вопрос.

— Как хочешь.

Я кладу ноги на приборную панель и откидываюсь на сидении, устраиваясь поудобнее. Если бы я принадлежала к тому типу людей, кто мог бы спать, пока его жизнь находится в руках малознакомого человека, то так бы и сделала, чтобы разрядить обстановку. К сожалению, я не такой тип.

Мы едем в тишине добрых пятнадцать минут, и напряжение между нами растёт с каждым километром. Я наклоняюсь и неумело обращаюсь с радиоприёмником, надеясь, что звук нарушит оглушающую тишину. Во время спуска через горы всё статично, поэтому я быстро сдаюсь и настраиваю шторки кондиционера так, чтобы дуло на мою внезапно нагревшуюся кожу.

— Радиосигнала нет, — я барабаню пальцами по бёдрам. — Так… слушай, эта поездка будет достаточно непростой; мы можем узнать друг друга, чтобы убить время. — Его голова закрыта кепкой, и всё, что я вижу, это густые волосы цвета некрепкого кофе, которые выглядывают у его ушей и шеи. Он остро нуждается в стрижке. Его губы плотно сжаты, а челюсть немного щёлкает, но он хранит молчание. — Где ты научился рисовать?

— Не знаю, — он не отрывает глаз от дороги.

— Ты не знаешь?

— Нет, мэм. Просто всегда умел.

Немногословный человек.

— Откуда ты? — я хлопаю ладонями по своим бёдрам.

— А что? — мускулы его предплечий перекатываются.

— Просто пытаюсь завязать разговор.

Он прочищает горло, а его адамово яблоко подпрыгивает в течение этих нескольких секунд тишины, пока он раздумывает над ответом.

— Из Сан-Бернардино.

— Калифорния. Очень круто. О’кей, теперь твоя очередь.

Он притворяется безразличным, его челюсть сжата.

— Задай мне вопрос. О чём хочешь.

— Я не…

— Да брось, просто спроси что-нибудь.

Его руки сжимаются и разжимаются на руле.

— Первое, что приходит тебе в голову.

Он несколько секунд жуёт нижнюю губу.

— Какой… ну…

Снова тишина, и мне интересно, заговорит ли он, или мне придётся пялиться в окно ближайшие полтора часа.

— Твой любимый, эм… цвет?

— Зелёный. Видишь, это было не так сложно, разве нет?

Клянусь, я вижу, как часть его рта приподнимается в ухмылке.

— Нет, мэм.

— Почему ты упорно называешь меня «мэм»?

Он присматривается ко мне, и на мгновение я потрясена оттого, что удается поймать его быстрый взгляд. У него серые глаза. Тёмно-серые, как грозовые тучи. Но у меня нет возможности заглянуть в них глубже, потому как он возвращает взгляд к дороге.

— Я…

— Ты служил в армии?

— Нет.

— Был дворецким в каком-то шикарном поместье?

Ещё одна крохотная улыбка.

— Нет.

— Проводил время с королевской семьёй?

— Нет, — он прикусывает губы, чтобы сдержать улыбку.

— Хммм… был рабом?

— Нет, мэм, — его лицо превращается в камень, и я клянусь, это похоже на то, что невидимая стена между нами падает.

— Что ж, это хорошо, потому что рабство незаконно. Я была бы вынуждена сообщить об этом; людей бы арестовали. Наш маленький городок не нуждается в таком скандале, — я усмехаюсь, но он не отвечает, когда я отчаянно борюсь с напряжённостью, которая нас разделяет. — О’кей, я только что задала тебе несколько вопросов подряд. Теперь ты, вперёд.

— Зачем ты это делаешь? — бормочет он, и мне требуется секунда, чтобы понять, был ли это его вопрос или нет.

— Серьёзно? Это всё, на что ты способен? — гримасничаю я.

Он не отвечает.

Я подкладываю руки под колени, чтобы не волноваться.

— Папа говорит, что я никогда не справлялась с неловкой тишиной, но моя мама говорила, что я не справлялась с любой тишиной. Наверное, я просто понимаю, что пока мы сидим здесь, можем заодно узнать друг друга. В этом нет ничего страшного. Друзья делают это всё время.

— У меня нет друзей.

Я смеюсь, но этот звук получается печальнее, чем я планирую.

— У меня тоже.

Ещё одно сходство между нами.

Тишина снова возрастает, и воздух в кабине находится под напряжением с почти ощутимой энергией.

— Твоя мама, она… — его губы сжимаются, и мышцы его предплечий перекатываются.

— Она умерла, когда мне было шестнадцать. Боковой амиотрофический склероз.

Он кивает, но не произносит обычную сочуствующую речь, что он сожалеет и знает, что моя мама сейчас в лучшем месте, и за это я благодарна.

— Что насчёт твоей?

— Как?.. — у него перехватывает дыхание.

— Я услышала твой разговор в закусочной.

Его веки дрожат, затем внезапно сжимаются в гримасу.