Сплошной разврат

Старший оперуполномоченный понимал, что поймать преступника по горячим следам уже не получится, а значит, надо отсюда выбираться и наблюдать за фигурантами в их естественной среде, время от времени помещая их в естественную среду капитана Коновалова, то есть приглашая в МУР на душевные беседы. Василий знал, что ничто так не будоражит фантазию, не тонизирует нервную систему и не толкает к незапланированным действиям, как милицейские повестки. Они сродни контрастному душу — и полезны, и эффективны. Главное, соблюдать чувство меры. Семь повесток в неделю — много. Одна — мало. А вот две — в самый раз. Пусть волнуются, возмущаются, заучивают свои предыдущие показания, ошибаются, пробалтываются. Не пробалтывается только тот, у кого совесть чиста. А таких людей, это Василий знал точно, на свете не существует.

Глава 11 АЛЕКСАНДРА

Выписать мне командировку на целых две недели (немыслимый срок!) мог только главный редактор. Поэтому я с утра договорилась с секретаршей Мохова о том, что она позвонит мне в отдел, как только главный появится, после чего тихой мышью пробралась на свое рабочее место, уселась за компьютер и принялась записывать все, что я помнила о вечере убийства: кто что говорил, кто с кем шептался.

После того как в течение последних месяцев из «Курьера» уволились более полутора десятков журналистов, отдел политики съежился до Вали Груздя, Германа Сусекина и меня. Поначалу такой смехотворный (и по количеству, и по качеству) состав элитного подразделения редакции воспринимался как катастрофа, но, после того как Серебряный произнес на редколлегии странную фразу: «Сколько там у нас штук в политике? Три? Более чем достаточно. Если вообще этот отдел нужен газете…», все дружно затихли.

Валя Груздь — здоровенный детина тридцати двух лет с огромными мохнатыми бровями — неожиданно для себя совершил головокружительную карьеру, взлетев из корреспондентов в начальники отдела. Его назначили на новую должность за неимением иных кандидатур, и, по-моему, он до сих пор переваривал невиданную удачу и размышлял о том, за что Фортуна одарила его таким счастьем.

Над тем же вопросом бился и Герман Сусекин, который как был корреспондентом, так им и остался. Он чаще других вопрошал: «За что Груздю такое?» — и, не получив ответа, погружался в меланхолию.

Дело в том, что Груздь и Сусекин давно и упорно ненавидели друг друга, и перспектива оказаться вдвоем в одной лодке (я не в счет, меня они за человека не считали) страшила обоих. В светлый день своего назначения начальником Груздь пошел к Серебряному и потребовал убрать Сусекина из отдела. Серебряный отказал. В тот же день Сусекин побывал у ответсека Володи Бороденкова и, заламывая руки, заявил, что «работать с этой падлой» не будет. Бороденков вяло сказал: «Увольняйся». В результате оба остались на своих местах, но перестали здороваться и вообще замечать друг друга. Необходимую для работы отдела информацию, а также иные свои соображения они передавали друг другу через меня.

— Скажи своему начальнику, что я уезжаю на пресс-конференцию в Думу, — говорил мне Сусекин. — Вернусь часам к шести.

Груздь разворачивался на стуле, окидывал Германа презрительным взглядом и, обращаясь опять же ко мне, спрашивал:

— Ты не знаешь, что такого потрясающего случилось в Думе? Фуршет? Или деньги раздают по предъявлении журналистских удостоверений? Явно что-то такое, раз твой ленивый коллега аж поработать решил? Вместо того чтобы шляться по редакции и орошать слезами коридоры.

Сусекин действительно ходил по отделам и распускал грязные слухи о Грузде. Груздь, в свою очередь, придумывал Сусекину обидные прозвища, типа Поскребышев, Колобков или Бабкин-Дедкин.

— Поняла? — грозно спрашивал меня Сусекин, игнорируя хамскую реплику Груздя. — Если кто-то из ПРИЛИЧНЫХ людей будет меня спрашивать, то пусть заходят в шесть. Остальных, если начнут интересоваться, что за пресс-конференция да зачем пресс-конференция, посылай в задницу.

— Но-но-но, — говорил мне Груздь, — не хами.

Примечательно, что на протяжении всех их заочных бесед я всегда молчала как рыба, но всегда в итоге получалось, что обоих я смертельно оскорбила.

— Пресс-конференция посвящена эпидемии ящура, — докладывал зачем-то мне Сусекин.

— Подумать только, какие сложные слова! — восклицал Груздь. — Никогда бы не подумал, что некоторые твои туповатые коллеги знают, что такое ящур. С ума сойти.

— Ящур — это предок, — злобно шутил Сусекин, — и убедительно прошу тебя впредь так не умничать.

Сусекин уходил, хлопнув дверью, а Груздь еще минут двадцать ругал меня за непочтительное отношение к начальству.

Как только я зашла в отдел, Валя Груздь принялся кидать на меня вопросительно-недовольные взгляды, время от времени вскидывая мохнатые брови и явно намекая, что с минуты на минуту я должна сдать ему текст статьи о семинаре в «Роще». Я представляла себе, куда переместятся его брови после того, как я дождусь Мохова и отпрошусь еще на две недели безо всяких статей, и мне становилось и стыдно, и смешно одновременно.