Спой мне о любви

Дорога бежала через индустриальную часть города с унылыми облупившимися зданиями, затем мимо особняков предместий и внезапно испугала меня огромным открытым пространством и зигзагом гор. Горы были не так красивы, как низкие холмы Пентлендса, взирающие на Эдинбург, и все же… Сегодня их вершины, прячущиеся в легком тумане, казались стражами на границе волшебной страны. И Криллу по нелепой случайности вполне мог оказаться всего лишь моей выдумкой. Но городок — реальный или иллюзорный — все же предстал передо мной в движении, проносясь за окнами автобуса, как кадры киносъемки. Его название было и на указателе: «Классическая школа Криллу». И такая тишина царила вокруг, что у меня появилось странное чувство, от которого щемило сердце: не очень уютное, не особенно приятное это было местечко, но если существуют в мире города, где время остановилось, как будто зачарованное золотыми кострами осени, так это Криллу. Я смотрела и насмотреться не могла на небрежно разбитые сады, сполохи огненно-красной листвы, старинные приземистые домишки…

Автобус, не останавливаясь, продолжал медленно и неуклюже ползти к центру города. Вскоре кирпич и бетон уступили место живым изгородям, пасущимся овцам и указателю: «Криллу. Гольф-клуб», и мы вновь оказались в предместьях. Мимо нас проезжали фургоны с надписями «Глазго» на бортах. Знакомый парк… Оскорбительная для глаз картина: запущенный индустриальный район, облупившаяся краска на стенах угрюмых зданий… Повернув налево, автобус осторожно подкатил к остановке, прямо туда, откуда началось наше путешествие.

Я побывала в Криллу, но ничего не сделала. Просто сидела в автобусе и ждала с детской наивностью, что он сам остановится.

Обычно я никогда не чувствую себя одинокой в незнакомом месте, но в этот момент, когда мы с Хани, по-прежнему лежавшей в сумке, подходили к двери моей квартиры в Глазго, одиночество превратилось почти в физическую боль.

Глава 11

В понедельник, когда я торопилась на свою первую лекцию, привратник протянул мне письмо. Почерк на конверте был незнакомый, стоял почтовый штемпель Глазго. Я вскрыла его и вначале увидела номер палаты, затем название госпиталя. Письмо было коротким:

«Дорогая Дебора!

Помните, как жестоко вы со мной поступили, потащив пешком в Литон? Надеюсь, наша следующая долгая прогулка будет более удачной: я наконец-то решил привести ноги в порядок — давно пора, вот и улучил минутку. Если у вас найдется свободное время, хотел бы вас увидеть. Часы посещения с 17 до 19. Это, кстати, опять тот парень, Джон Маккензи. Все еще держу пальцы скрещенными!»

Палата оказалась общей, с шестнадцатью кроватями, все были заняты. Радио работало на полную громкость — передавали футбольный репортаж. Повсюду опрятные простыни, мужчины в пижамах, и мой взгляд словно магнитом притянуло лишь к одной из них — темно-синей в желтую и белую клетку. И почему я всегда считала, что поджарая мускулистая фигура Адама куда привлекательнее этой — крупной, коренастой, статной?

— Джон! — улыбнулась я. — Как вы себя чувствуете? — И тепло пожала его руку.

— Разве так здороваются со старым другом? Мои соседи по палате ждали этого весь день!

«Что ж, если они ждали…» — подумала я, удивляясь самой себе. Он подставил губы. Они были мягкие, нежные, но решительные.

— Колин, — прошептала я, — что вы делаете…

От поцелуя, не похожего ни на один из тех, что я когда-либо получала, закружилась голова.

— Ладно, думаю, для начала достаточно, — смилостивился Колин, весело прищурившись. — У меня до этого визитеров не было, понимаете ли, кроме родителей, так что ребята меня ужасно жалели. Но я успокоил их — сказал, что, когда вы придете, все наверстаю.

Операция на ступне — дело серьезное и болезненное, но Колин совсем не выглядел пациентом, удрученным недугом.

— О, мы тут вовсю веселимся, — сообщил он. — Я, между прочим, отлично провожу время!

Контраст между этим и моим последним визитом к мужчине в госпиталь был очевиден. Да, Колин умеет получать от жизни удовольствие при любых обстоятельствах. Только вот в тот вечер на концерте в Сикоуве ему не повезло… И в этом виновата я.

— Двадцать четвертого уже лечу в Германию, — радостно сообщил он.

Я ужаснулась:

— А вы будете в состоянии?

— Ну конечно! Я же не ногами пою. А если я выйду на сцену босым — вряд ли мне удастся в ближайшее время надеть ботинки — и спою «Босоногого бродягу», эффект будет потрясающий!

Тут я решила — теперь или никогда.

— Колин… о том вечере, в Сикоуве. Глупо было с моей стороны не спросить вашего разрешения. Простите. Мне очень жаль.

— Не берите в голову, — сразу же ответил он. — Я тоже вел себя по-идиотски. Надеюсь, без обид?

Я робко кивнула, думая, что на этом он закончит, но Колин, однако, продолжил:

— Понимаете, я дал обещание, которое всегда пытался держать. Поклялся не водить детей на свои концерты.

Вновь, но только на мгновение, его взгляд стал печальным, и мне уже не было необходимости спрашивать, кому он дал это обещание. Анне. Но почему? Жена должна радоваться успехам мужа и понимать, что дети имеют право гордиться своим отцом.