Спойлер: умрут все

«Крайняя» комната полна тряпичных кукол. Куклы сидят повсюду, точно певчие в хоре — на диване, навесных полках, на журнальном столе и пуфике. Луч фонарика перескакивает с одного личика на другое, будто играет в чехарду c напуганным сердцем Тиши, который сперва принял кукол за детей. Уж больно мастерски они сделаны. Справившись с волнением, Тиша невольно любуется кропотливой работой. Ни одна кукла не похожа на другую, у каждой свои черты лица, своя одёжка и, наверняка, свой характер. Все куклы — девочки, и Тише на ум приходит подходящее слово.

— Дискриминация, — проговаривает он вслух и подбирает с пуфика тряпичную крепышку. Среди своих сестёр она самая нарядная и пышная. Стеклянные глазки, румяные щёчки. Верёвочные волосики собраны в пышную причёску, а на макушке — шляпа с полями, как у барышень из дореволюционных времён.

— Ох и здоровущая ты! — Ростом крепышка с трёхлетнего ребёнка, да и весит явно больше, чем просто тряпки с набивкой. Неужто с секретом куколка?

Разумеется, та молчит, лишь всматривается в лицо пришельца внимательно и настороженно. «Чтобы ты ни задумал, лучше не надо», — предостерегает взгляд стеклянных глаз.

— Мне это тоже не в кайф, — признаётся Тиша, надеясь подбодрить себя звуком собственного голоса. Совесть не успокаивается — ведь сейчас он имеет дело не с книгами и даже не с фотографиями. Слишком много труда вложила хозяйка в игрушки. Труда и души.

Тиша достаёт выкидуху и заносит её над обмякшим тельцем. Пальцы крепче сжимают мягкую шейку.

«Не надо!» — взывают стеклянные глаза. Они карие с зелёным и слишком выразительные для куклы. Розовый кармашек рта заходится в безмолвных мольбах.

Тиша думает о Злате и бьёт.

Ткань лопается под лезвием — «Тр-р-р!». Будто бзднул кто. В разрезе вскипает мучнисто-белая набивка. Тиша режет. Матерчатая кожа игрушки расползается вместе с кружевным платьицем, как банановая кожура. Головка куклы запрокидывается, пышная шляпа слетает мёртвой бабочкой. Ротик распахивается шире, будто тряпичная девочка вопит. Вопит и дёргается.

Тиша выворачивает её наизнанку. Ни бабла, ни цацек, а лишь пыльные синтепоновые внутренности. Выпотрошенная кукла напоминает жертву маньяка-детоубийцы. Волшебство исчезло. Тиша отчего-то вспоминает, как в далёком детстве слепил с родителями снеговика, а когда вернулся домой, увидел в окно, что снеговика топчет соседский мальчишка.

— Всего-то куклы, — шепчет Тиша и бросает под ноги поникшую оболочку.

Он расправляется ещё с двумя куклами, но мысль о том вредном мальчишке не отпускает. Пот, пропитавший шапочку, горячий, словно масло. В перчатках зудит и жарко хлюпает, отчего кажется, будто это куклы тёплые и живые. Он подступает к четвёртой жертве… и замирает.

Тиша видел приёмных родителей Златы дважды, и ни в первый раз, ни во второй они ему не понравились. Злата возражала: «У меня будут мама и папа». Возражала пылко, будто пыталась убедить сама себя, но её глаза подозрительно блестели. «Мама» — костлявая тётка с носом, как у Шапокляк, и пучком медных волос, туго закрученных на затылке, отчего тонкие брови пребывали в выражении вечного изумления. «Папа» — лысый кряжистый тип, похожий на Грю из «Гадкого я», но ни разу не милый, с лицом выцветшим и дряблым, как древесный гриб. Крепкий запах одеколона не мог забить идущий от «папы» душок, подобный тому, что стоял в детдомовской прачечной — вечно сырого белья. Ни один из «родителей» — про себя Тиша называл их пришельцами — не улыбался. Он не доверил бы таким людям и таракана. А им отдали Злату.

«Тиша, Тиша, я не хочу, как же ты, не разлучайте на-ас!», — прорвётся у неё, когда пришельцы явятся увезти девочку на внедорожнике траурно-чёрного цвета. В тот день (четырнадцатого сентября семнадцатого года — Тиша запомнил каждую мелочь, способную помочь в поисках Златы) на ней были жёлтая курточка, синее платье и кеды. Волосы забраны в хвостики, в хвостиках — по заколке.

У куклы, над которой Тиша занёс нож, вместо заколок резинки, но синее платьице, жёлтая курточка и белые кеды в наличии. Не точь-в-точь как у Златы, да и размером меньше, но сходство ошеломительное.

Он снимает игрушку с полки. Луч фонарика ощупывает кукольную мордашку, и черты крохи искажаются в гримасе ужаса.

У куклы голубые глаза и соломенные непослушные волосы. Как у Златы.

«Мне не обязательно делать это… с ней», — говорит себе Тиша. Каковы шансы, что именно в Злате (он непроизвольно наделяет игрушку именем названой сестрёнки) запрятаны башли? Дырка от бублика, скажет Потеха.

А ещё Потеха скажет: раздолбай остается без бубана.

Тиша решается, и занесённое лезвие сливается в стальную дугу. Воспоминание о Злате, которую тянут к машине, накладывается на другое — о гадёныше, копошащемся на растоптанном снеговичке.

С треском лопается ткань. Из груди куклы брызжет освобождённая набивка. Тиша кромсает. По щекам стекает горячее — пот или слёзы.

— Прости, — срывается с его губ. Кукла раскрывается, точно огромный цветок. — Прос…