Спойлер: умрут все

За её покалеченными пальцами, на которые он боялся смотреть — и на которые не мог не смотреть, — как за прутьями птичьей клетки прятался зачерствелый от крови клочок. Сперва Юра решил, что это скомканный бинт. Но Вита развела кисти и с колен скатился смятый обрывок газеты. Словно во сне, Юра подобрал его и развернул. Это оказалась вырезка из «Пульса Нежими» (более душераздирающее название для издания и придумать нельзя). Статья «Кхмеры в законе». Его статья.

Сквозь загустевшие алые мазки проступало послание, выполненное каллиграфическим почерком. Юра поднёс обрывок к лицу — почти уткнулся носом — и разобрал:

В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ЭТО БУДЕТ ЕЁ БАШКА

— Я его засажу! — Угроза должна была прозвучать весомо, но Юрин голос дал петуха. Горло превратилось в высохший колодец. — Я клянусь тебе, будь я проклят, он сядет так надолго…

— Нет! — вскрикнула Вита с невесть откуда взявшейся силой. Презрев боль, схватила его за запястья изувеченными пальцами. Лунатическая отрешённость исчезла с её лица, поглощённая животной паникой. — Ты же знаешь! Прокуратура, суды… все повязаны! Ты ведь сам об этом писал!

— Тише, тише! — Он был готов разрыдаться. Пусть Вита и вкладывала в слова иной смысл, они прозвучали как обвинение, и Юра не мог сказать, что у неё не было на то оснований. — Только тише. Отпусти. Вита, любимая, отпусти. Твои руки…

Вита разрыдалась вместо него.

— Я принесу бинт и поедем в больницу.

— И что мы ответим, когда там спросят, откуда у меня… это?.. — Она подняла к лицу окровавленные кисти, словно героиня фильма ужасов.

— Но как без врача?

— Дай мне водки, — просипела она. — Я сама не смогла открыть бутылку.

И тут он заметил ещё кое-что. Чудовищный вечер делился с ним новостями, не торопясь — будто сбрендивший стриптизёр, томно стягивающий с себя одежду и обнажающий не кубики торса и мускулистую грудь, а отслаивающуюся плоть прокажённого.

Джинсы Виты возле паха были пропитаны тёмно-красным. Молния скалилась из липкого чернильного пятна, как скошенный мелкозубый рот. Юра попытался убедить себя, что кровь натекла с пальцев… теперь и это казалось утешением… но Вита разрушила надежду:

— Я говорила ему, что жду ребёнка. Он улыбался. Улыбался. Ему это нравится. Нравится. Рушить чужую жизнь бесповоротно! Понимаешь? — Её голос задрожал. — Принеси водки.

— Ты?..

— У меня была задержка. Хотела сделать тебе сюрприз, и вот… Сюрприз!

Он больше не мог сдерживать слёз. Он должен был крепиться — но как пересилить такое?

— Всё моя вина, — прошептал Юра, и на этот раз Вита не возразила. Он бы сжёг проклятую статью, все свои статьи вместе с редакцией, да что там — отгрыз бы собственные пальцы один за одним, только бы не слышать это молчание.

Наконец Вита заговорила:

— Он позвал дружков. Заставил их смотреть. Кажется, они не очень хотели. Но остались.

Дружки. Наверняка, Лёха Пашовкин по кличке Пэш и Серёга Самотаев, он же Самец. Пал Потовы подручные.

Работая над «Кхмерами», Юра имел сомнительное удовольствие познакомиться с этими джентльменами лично. Подручные Пал Пота подкараулили его средь бела дня во дворе редакции. Вылезли одновременно из перегородившей тротуар чёрной лоснящейся «Бэхи-семёрки». Оба в скрипучих кожаных куртках, и эта деталь была единственной, что придавало дуэту сходства. Пэш был двухметровым белобрысым детиной с мучнисто-бледным круглым лицом, Самец — коренастым коротышкой с выдающейся, словно ковш снегоуборочной машины, челюстью и серой от въевшейся грязи кожей. Контраст делал отморозков почти комичными, но Юре стало не до смеха, когда Пэш перерезал ему путь.

«Шеф передаёт привет», — прогундосил он вместо приветствия, а Самец присовокупил: «Никаких больше статей. Предупреждение первое, оно же последнее. У Пал Пота без шуток». «Ну это ты загнул, ˝без шуток˝», — гоготнул Пэш. Из его подмышки торчала свёрнутая газета — естественно, «Пульс Нежими». Этой газетой он с оттяжкой хлестанул Юру по лицу — тот даже увернуться не успел. Разлетевшись, страницы мёртвыми мотыльками-переростками облепили тротуар. Быки забрались в «семёрку», врубили магнитолу — «О-о, я у-топ-лен-ник!» — и укатили, а Юра, выдохнув, отправился в редакцию дописывать статью.

Всё это промелькнуло в очумелой голове, когда он на ватных ногах пробирался в кухню. Уши пылали. В кухне он загремел дверцами шкафов, утратив всякую способность соображать: где водка? где стакан? что взять первым? зачем он здесь? На глаза попались отпечатки багряных полукружий на белом боку «Юрюзани» — следы Виткиных пальцев. В голове прояснилось.

С бутылкой «Столичной» и гранёным стаканом Юра вернулся в зал. Вита встретила его безучастным взглядом. Он наполнил стакан до половины («Пессимист скажет: ˝наполовину пуст˝, оптимист: ˝наполовину полон˝!») и поднёс к её губам. Вита запрокинула голову и проглотила прозрачную, терпко пахнущую влагу, как воздух, не поперхнувшись. Взор Виты просветлел.

Юра глотнул прямо из бутылки. Водка ошпарила горло и шрапнелью обдала пищевод. Желудок стянуло в узел. Давя спазм, Юра прижал запястье ко рту.