Спокойных не будет

Ах, метель такая, просто черт возьми.
Забивает крышу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутевым сердцем я прибит к тебе...

Елена повернулась ко мне, убрала со щеки прядь и едва заметно качнула головой, то ли осуждая меня, то ли удивляясь моей верности и горечи. А Петр кивнул долговязому Лене Аксенову.

Леня нехотя, как бы через силу, встал, касаясь вихрами парусины палатки. Он глядел на нас свысока, как на чудаков, наивных и верующих,, попусту убивающих время. Глаза близоруко щурились белыми ресницами, пушок на верхней губе серебрился. Он бросил нам небрежно, лишь бы отвязаться:

Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

И сел, загадочно ухмыляясь: что, съели, мол? Загасил я ваш поэтический жар!..

— Понятно,— сказал Петр.— Стихи ты читаешь хорошо, с чувством.

— Спасибо.

— Подождем, что будет дальше.

Последним читал Петр Гордиенко, не торопясь, внятно — как он делал все,— точно подавал каждое слово на ладони: глядите, запоминайте, восхищайтесь... Читал долго, с наслаждением, из разных мест.

И каждый с улыбкой угрюмой
Смотрел мне в лицо и в глаза,
А я, отягченный думой,
Не мог ничего сказать.
Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звон головы:
«Скажи,
Кто такое Ленин?»
Я тихо ответил:
«Он — вы».

И про «черного человека» читал, и про розового коня...

Я люблю поэта и завидую ему, его неспокойной судьбе, его звезде, стремительно вознесшейся ввысь: каждый человек — пусть хоть одно стихотворение, хоть одну строфу — помнит Есенина и может, как сейчас, прочитать. До отчаяния жаль, когда эта звезда, не отсветив свое, падает вниз, сгорая, и небо бледнеет на одну звезду. Приводит в отчаяние преждевременность смерти. Смерть отняла у России — преждевременно — Сергея Есенина, и розовый конь все мчится и мчится по земле, по ее взгорьям, по рощам, по кручам, тоскуя о своем молодом и смелом всаднике...

Мы вышли из палатки. Рыжее косматое солнце в морозном полосатом нимбе уже перекатилось с правого берега на левый и повисло над дальними сопками. Свет его оранжевой жиденькой поземкой скользил по гребешкам-торосам на реке. Стужа врывалась в легкие и вызывала кашель. Под ногами пересыпался, как песок, прокаленный морозом снег. Я взглянул на обрывистый берег. Там стояли чащобой сосны. Они как бы неслись издалека и, повстречав преграду, внезапно остановились, взметнув к небу зеленые гривы. Завтра моя бригада начнет их валить...

Петр задержал Леню Аксенова.

— Пойдешь в бригаду Токарева.— Петр указал на меня.— Алеша, дай ему пилу «Дружба», пускай попробует... Будешь лесорубом, Леня.

Аксенов не возражал, нехотя склонил голову к плечу, покоряясь.

— А что? Можно и лесорубом. Одно другого стоит.— И пошел, ссутулившись, в сторону обрыва, где трещали на морозе сосны, полы длинного его пальто волочились по снегу.

— Катя!—окликнул Петр Проталину.— Ужинать будем, как только начнет смеркаться. Успеешь?

— Успею,— ответила Катя.— У меня все готово, только разогреть. Костер разожгу...

— Костер разведете здесь, на этом месте.

— Хорошо.— Она была счастлива оттого, что с ней заговорил Петр, которого уважала и побаивалась. Ей захотелось сделать так, чтобы ему все понравилось; она заторопилась, побежала между палаток к своему домику.

— Федя, Федя! Разводи костер! Вон там, на берегу! — кричала она на ходу.

Петр приподнял воротник и гулко похлопал варежками.

— Замечательная девчушка,— сказал он и толкнул меня плечом, разогреваясь.— Пробирает, а! У меня такое ощущение, будто пар, что я выдыхаю, шуршит, замерзает на лету и блестит иголочками. Ты замечал?

— Да. Если вдохнуть воздух раскрытым ртом, то можно обжечь грудь...

— Где Трифон? — спросил Петр.— Он, наверно, в палатке. Позови. Пойдем определим, где будем ставить постройки.

Над палатками струились дымки, в безветрии шли вверх прямо, не отклоняясь.

4

ЖЕНЯ. Сегодня нам прочитали вслух «Устав Всесоюзного студенческого строительного отряда». В аудитории собралось более ста человек. Сидели на скамьях, на углах столов, стояли, прислонясь плечом к стене, слушали, хотя знали этот устав наизусть.

Боря Берзер, комиссар отряда, знакомя нас с документом, предупредил о том, что несогласные, как и положено, «голосуют ногами», то есть уходят, не объясняя причины, только тихо, чтобы не отвлекать внимания других.

Эльвира Защаблина, сидя рядом, все время возбужденно вертелась на месте, крепко сдавливала мой локоть обеими руками, точно страшилась за меня — вдруг «проголосую».