Спокойствие

И когда он уже внес в реестр все, что случилось с ним с десяти до рассвета, когда он даже форму ногтей два раза описал, очевидно, что до следующей среды писать не о чем. Начинается следующий этап, он пытается найти какое-нибудь безопасное место для ключа от ящика, в который он запирает свой дневник. Под паркетину ключ не влезает, а люстру протирает жена, наконец, он вешает его на шею, поскольку ему приходит в голову, что там ключ еще много лет провисит незамеченным, и думает, что, пока он запирает ящик на ключ, у него всегда будет семья.

Чуть позже он поймет за завтраком, что нервы у него не железные. Напрасно внутренний голос требует: поди и напиши в своей тетради о бокалах с шампанским и о шубке из искусственного меха, ну а жена пусть от него отстанет. И он все чаще молчит и обреченно жрет треклятые овсяные хлопья, как будто он пожизненно приговорен их есть, но, как ни крути, если у тебя ключ на шее, у тебя нет морального права сделать детям замечание: не пачкайте скатерть. — А что такое пластиковая бомба, папа? Это как настоящая бомба, только из искусственного материала, дочка. А завтра тоже будет бомба в офисе? — Нет, больше никогда не будет, дочка.

Я купил себе какой-то сэндвич, посмотрел две шахматные партии, а на часах было еще только пол второго, и я отправился в “Балканскую жемчужину”. Люди — корыстные существа, времена меняются, и вместе с ними меняются вывески на улицах, думал я. Хотя кто знает, возможно, до войны на месте гастронома “Березка” была итальянская гостиница, думал я. Пройти пешком четыре километра от центра города до ближайшей свалки, требуя свободы печати, бред какой, думал я. Правда, раньше только по весу можно было отличить “Народную свободу” от “Венгерского народа”. Первая была удобнее, поскольку у нее не были прошиты страницы, думал я. Однако целых четыре километра волочить тележки с “Новой Венгрией”, это тоже бред, думал я. Это дискредитирует новые вывески, думал я. Впрочем, у меня с ними ничего общего, думал я. Надо прекратить социалистические сантименты, думал я. Если бы я еще от этого писать лучше начал, да как же, разбежались, думал я.

— Опять вы выглядите, как пыльным мешком трехнутый. Почему вы не поедете в отпуск? — спросила кельнерша.

— Осень, Иолика, — сказал я.

— Тем более поезжайте. Немного свежего воздуха придаст хоть какой-то цвет вашей физии. Поезжайте кататься по канатке на гору Яноша.

— Я уже был на свежем воздухе. Я только что из деревни.

— Наследство?

— Не наследство, я выступал.

— За это ведь платят, нет?

— Платят.

— Ну видите, а тогда в чем проблема? — спросила она, а я сказал, что собственно говоря ни в чем, просто я немного устал. Я пошел в клозет умыться, и отчего-то долго проторчал перед треснувшим зеркалом. По обе стороны трещины от макушки до груди расселась шерстяная грязь.