Спокойствие

— Вам я поверил. Не сердитесь, но думаю, сейчас вы врете, хотя помнится, я не спрашивал ни о чем. Я просто сказал несколько раз, что понимаю. Как попугай. Вы правы, наверное, что-то я не понимаю. Возможно, вы ненавидели ее, возможно, были причины, возможно, вы выбросили даже ее полотенца, но от этого еще никто не мочился в постель.

Мне казалось, я сгорю. Не от ярости, а со стыда. Или скорее от страха.

— Не сердитесь, — сказал я.

— Не буду. Почему вы думаете, я до сих пор сдерживался?

— Вам лучше уйти, — сказал я.

— Я немного проветрю, — сказал он, затем открыл окно и взял зонтик. — Я принесу сигарет и что-нибудь перекусить. Думаю, вы уже давно не ели. Глоток пива иногда помогает.

— Лучше принесите вина, — сказал я.

Когда я остался один в комнате, пропахшей мочой, мне вдруг стало страшно, как и тогда, когда мне показалось, что Эва Йордан хочет отравить меня. Полный бред. Я не умею общаться со священниками, думал я. Нельзя мне было его впускать. Что он знает о Боге? Есть Гражданский кодекс. Я буду требовать, чтобы провели эксгумацию и установили причину смерти, но я совершенно не нуждаюсь в успокоении души. Мне дадут пять лет, я отсижу. Другие же выдерживали. Мне зачтут чистосердечное признание. В конце концов, ведь я не раскроил ей голову топором. В крайнем случае, я могу сбежать из тюряги. Врач сам сказал, сердечная недостаточность. Если я туда не пойду, никто не узнает. Но я пойду. А может, уже не нужно. Да, вполне вероятно, соседи вчера донесли. Нечего было набрасываться на жену Берени. Нельзя было терять самообладание. Они кого угодно могли отправить сюда вынюхивать. Вот хоть этого священника. Почему нет? С этим прохиндеем нужен глаз да глаз, потому что он умный. Слишком умный. Подлый партийный сексот, которого обучили психологии и внедрили в церковные ряды. Только это неправда. Все вокруг неправда. Я пропал. Он пошел за вином ровно для того, чтобы потом разговорить меня. Не тут-то было. В общем, я правильно сделал, что впустил его. По крайней мере, я теперь знаю, с кем имею дело. Как он вычислил матрас. С одного взгляда вычислил, фашист. И еще хватило наглости сказать мне об этом. Ну, от чего может обоссаться взрослый мужчина? В глаза он мне не посмел сказать отчего. Я и не думал отрицать. Я просто не пришел домой. Точка. Я взрослый человек, у меня вполне может быть семья. Или работа. Я мог задержаться на работе. Бывает такая работа, человек неделями отсутствует. Я давным-давно должен был уйти из дома. Даже до Эстер. Еще когда Юдит уехала. Продержаться пять лет или восемь. Просто продержаться — и на свободу. В любом случае оно того стоит. Даже если человека упрячут за решетку, жизнь продолжается. Тупому и то понятно. Для этого не надо быть суперпсихологом. Но я не буду разговаривать со священниками. Ни врачей, ни священников я больше в жизни не увижу. Это врачи мне подкинули сраного звездочета. Доктор Хер Собачий, который отлично понимает, что я не сдам свою мать в клинику, но с любимой женщиной, будьте добры, прекратите половую связь. Нормальный человек такого не скажет, только импотент, обнюхавшийся димедролом. Это он наговорил ей всякой ахинеи, чтобы она поехала домой. Конечно, по возможности одна, потому что так лучше. Да ни хрена, бля, не лучше. Я сам отлично знаю, в чем проблема, но ни священников, ни врачей не желаю больше видеть. И я запрещаю ее вскрывать. Я даже Господу Богу сломаю руку, если он попытается прикоснуться к маме, думал я, затем я наконец нашел пальто.

Спрятавшись за промокшими кустами в Музейном саду, я наблюдал, как он возвращается с авоськой. Минут десять он звонил в дверь на этаже, и, когда он вышел из подъезда, он был скорее раздражен, чем разочарован. Он пару минут постоял на тротуаре, посмотрел на часы, затем на раскрытое окно и наконец ушел. Я долго стоял под проливным дождем, словно под холодным душем, но был уверен — так лучше для всех. Нет ничего паршивей, чем плакаться священникам, точно я кающаяся шлюшка. Понятное дело, он хотел как лучше. Это моя проблема. Мне не нужны отцы-исповедники, простите великодушно. Возможно, в другой раз, подумал я и вернулся в квартиру, поскольку не знал, куда еще можно пойти в это время.

На дверной ручке висел целлофановый пакет, в котором лежали сигареты, вино, двести грамм вареной колбасы и два пакетика “Магги”. В щель между дверью и косяком он засунул записку, что еще зайдет вечером и что, если сейчас я по какой-то причине не хочу с ним разговаривать, он всегда будет рад меня видеть.

Пусть нас обвенчает он, думал я, пока кипятил воду для супа-пюре из сельдерея. Хотя не уверен, что нам нужны эти церемонии, думал я. Алтарь не буфетный столик, думал я. Перед алтарем стоят те, кто действительно во что-то верит, думал я. Кто не морщится от ладана, кто чувствует, что ему это нужно, думал я. Затем я порезал в суп колбасы и налил себе немного вина.