Сполна Заплатишь (СИ)

Он не слышал, как мать вошла, рассматривал свой злополучный блокнот, который ни на минуту не выпускал из рук. Никогда. Элеонора поборола в себе страстное желание вырвать у него блокнот и швырнуть его в камин.

- Доброе утро, Лайонел, – поздоровалась она официальным тоном, – Еще не ложился?

- А, мама? – встрепенулся он, бросил блокнот, вскочил, одернул помятый жилет, отряхнул брюки, – Что ты, конечно ложился! Уже встал. Видишь, и постель заправил.

«Лжец».

Он поцеловал ее в щеку. Замялся на секунду, как школяр перед учительницей, которого та сейчас будет распекать за плохое поведение.

- Давай, садись.

Она позволила ему усадить себя за стол.

- Хочешь воды? – Бойс захлопотал вокруг нее, забеспокоился. – Чаю еще не принесли. Но я сейчас попрошу кого-нибудь из прислуги это сделать. Эй! Есть там кто? Мэри!

Он пошел к дверям.

- Вернись, Лайонел. Не надо чаю.

Он послушно вернулся и сел.

«Ему еще хуже, – мать придирчиво рассматривала сына. Лицо его носило все признаки моральных страданий – складки у рта, потемневшие глазные впадины, щетина на подбородке, которую забывают сбривать, затравленный вид, – Похож на оголодавшего, побитого нищего. Надеюсь, скоро это закончится».

Они достаточно времени прожили в ее родном поместье на Равнине, в области Дамфрис и Галлоуэй, почти у самой границы с английской Камбрией – далеко-далеко от Тэнес Дочарн. Элеонора сначала радовалась (насколько вообще можно было радоваться в создавшейся ситуации), что сын глубоко и болезненно переживает произошедшее. Его муки совести свидетельствовали ей, что Лайонел – не окончательный мерзавец, имеет шанс на искупление. Но страдания затягивались. Он вроде жил, дышал, ходил, разговаривал, однако вкус к жизни утратил окончательно. Вон, даже спать забывает. Надо отдать ему должное – старается доказать матери обратное. Суетится, беседует, пытается позаботиться. Но она-то знает – его живость напускная, мертвая…

Скорее бы молодость взяла свое, скорее бы его отпустило.

Бойс вздохнул с надрывом, как вздохнул бы столетний старец, придавленный прожитыми годами, но не парень двадцати двух лет от роду.

Брать свое молодость, кажется, не собирается.

- Папа написал нам, – сказала она, сметая со скатерти увядшие лепестки роз, неведомо откуда взявшиеся здесь.

- О! – он обнял себя руками, отчего уменьшился в размерах и показался Элеоноре совсем мальчишкой. Ее пронзило чувство жалости. – Что говорит? Ругает нас?

- Нет, не ругает больше. Папа у нас – большой дипломат. Все уладил с Джойсами. Ты женишься в октябре на Дейдре.

Она не сводила с него глаз и заметила эффект своих слов – по телу сына прошла судорога. Он со стула едва не свалился, но заставил себя натянуто улыбнуться, отчего маска скорби, застывшая на его лице, стала для нее почти не переносимой.

- В октябре – хорошо. Лишь бы погода удалась, – выдавил Бойс.

- Ты согласен?

- Согласен, – он стал вовсе жалким.

- Готов?

- Мама, я готов жениться хоть на еже, лишь бы все наладилось.

- Что наладилось, сынок?

- Ты стала доброй, как раньше. Не мучилась из-за моего проступка.

Ее накрыло волной нежности к нему. Ей захотелось прижать к себе его непутевую, взлохмаченную голову, утешить, успокоить своего мальчика. Но не пришло еще время. Существовал барьер, который возник между ними помимо ее воли. Возник в тот день, когда в церкви Элеонора увидела Катриону.

- Ладно, – поднялась мать, – Наступит время и все пойдет на лад. Поспи, Лайонел. Ты ведь глаз не сомкнул со вчерашнего дня – одежда на тебе та же, что и за ужином.

Ранним утром по крутой дороге, опушенной порыжелыми метелками трав, к поместью Тэнес Дочарн поднималась женщина, закутанная в шерстяной платок.

В поместье давно не спали. Во внутреннем дворике кипела работа – он был начисто выметен старательными слугами, базальтовые плиты у крыльца и мощеные дорожки вымыты. Каменщик ремонтировал местами просевший цоколь фонтана, выполненного в виде греческого юноши в крылатых сандалиях, держащего в руках рог, из которого в бассейн падала вода. Молодой садовник то ли постригал кусты шиповника у стен, то ли пялился на горничную – та протирала тряпкой стекла окна на первом этаже и строила парню глазки. В конюшне, как повелось, ругались конюхи, фыркали и топали лошади. Пахло овсом, увядающими цветами, из труб тянуло дымом и ароматом жарящегося на вертелах мяса.

Женщина приблизилась к металлическим, украшенным ажурными завитками воротам, стала смотреть во двор.

- Анна? – узнал ее привратник, – ты чего здесь?

- Пусти, Брайс, – попросила женщина, – у меня дело к вашим...

- Какое дело? Что-то на продажу принесла?

- Да, – женщина поплотнее закуталась в шаль.

- А где твоя поклажа?

Женщина растерянно затеребила тесемки платка.

- Ох, совсем запуталась. Я не продавать… Я деньги получить… Харриет брала у меня яблоки, велела сегодня за деньгами зайти. Еще ей травы несу, коренья, они у меня в переднике.