Сполохи (Часть 1)

Зашаркали подошвы по кирпичному полу: поп Геронтий в парчовой фелони, расталкивая других священников, протискивался вперед, не терпелось ему первым подписаться. Но прежде, чем он добрался до стола, иеромонах Варфоломей подтянул приговор и взялся за перо.

- Не по чину, да бог простит. Господи, помяни царя Давида и всю кротость его!

Нагнулся, старательно вывел подпись.

Бориска заметил, как исказилось лицо у Корнея, шевельнулись губы. Один за другим подходили к столу чернецы, крестились, кося взглядом на настоятеля, брали перо. Подписав приговор, отходили в сторону, глядели в землю.

Один священник с суровым лицом, прямой и сухой, твердо сказал:

- Не дело творишь, архимандрит! Вдругоряд под плети лягу, а приговора не подпишу.

- Отец Герман, опамятуйся! - воскликнул Фирсов, подымаясь со стула.

- Стой, Герасим, - настоятель вскинул руку, сжал плечо советника, заговорил, брызгая слюной:

- Срамники! Хотите латинскую службу еретическую служить? - вскочил с места, крикнул так, что все вздрогнули. - Караул, запереть двери! Живых из трапезной не выпускать, покуда не подпишутся!

Бухнула входная дверь, щелкнул засов.

- Мое слово крепко, - заявил настоятель, - быть вам в посечении, смертью погибнете, коли не будет вашей подписи, противцы!

От дверей сквозь толпу, позвякивая оружием, проталкивались к священникам несколько служек.

- Ей-богу, посекут попов. - Хломыга схватил Бориску за запястье. - Ох, святые угодники, быть беде!..

Поп Герман точно пьяный шагнул к столу:

- Ну, архимандрит, зачтется тебе...

У отца Ильи перекосилось лицо:

- На соборе противитесь, и с нами в соединении быть не хотите, да латинские крыжи хвалите! Братия, миряне, чего достоин раб божий, хулящий святой крест?

Толпа всколыхнулась. На лавку, придерживая саблю, вспрыгнул служка Васька, которому Бориска в прошлый раз по уху врезал, ткнул кулаком в сторону отца Германа:

- Достоин анафемы вечной! А уж я ему... - из ножен со свистом вылетел клинок.

- Да что с ним возиться, пометать1 в воду - и все тут!

Поп Герман чиркнул по бумаге. Перо сломалось. Ему протянули другое. Подписал и бросил перо. На приговоре зачернела клякса. Поведя вокруг тоскливым взором, поп Герман сказал:

- Мне латинский крыж ни к чему, но и бестолочь церковную на молебнах також отрицаю. Закоснели вы в старине, новое вам глаза ест и до скудного ума вашего не доходит. Нам же страшно проклятие святой соборной апостольской церкви, и святейшего патриарха, и всего великого собора, обернувшись к архимандриту, глянул на него в упор, - а твое проклятие нас не страшит. Не дано тебе такой власти ни от бога, ни от святителя. Не можно тебе не только проклинать, но и низвергать.

Неторопливо поправил он на груди фелонь и направился к выходу. И, странно, перед ним расступались. Проходя мимо Васьки, сплюнул под ноги, служка очумело глядел ему вслед. За отцом Германом двинулись еще несколько священников и рядовых монахов, торопливо поставивших подписи. Последним шел Корней, на нем лица не было.

К столу подходили другие чернецы, кланяясь архимандриту, выводили подписи за себя, за детей духовных, за больничную братию.

Отец Илья сидел насупившись, зорко следил за каждым, и взор его был угрюм и темен...

3

Над Белой башней повисло маленькое злое солнце. Откуда-то тянуло гарью. Было знойно, пыльно и душно. "Быть грозе", - подумал Бориска и, увидев, что Корней уже проходит Святые ворота, бросился за ним.

Выйдя из крепости, Корней свернул к часовне, белевшей на берегу бухты, и Бориска решился окликнуть брата. Тот в недоумении остановился.

- Ты... - молвил и, помолчав, спросил: - Был там?

Бориска понял, кивнул головой.

- Так-то, братуха, - ноздри у Корнея раздувались, лицо было мрачным.

- Бросил бы ты эту затею, - проговорил Бориска, - живи тихо...

- Дурак! - оборвал его старший. На губах появилась вымученная улыбка. Он положил руку на Борискино плечо.

- Прости, братуха. Не в себе я.

Они побрели к часовне. Корней толкнул дверь, сбитую из толстых скрепленных коваными жиковинами2 досок, и первым вошел в небольшое, пахнущее сыростью помещение.

На полках по всем стенам стояли иконы старых3 и вторых4 писем. Штилистовые1 и средние иконы старых писем резко отличались от других обилием зеленого света, красочным фоном и четкими тенями. Их было много наверное, часовня давно выстроена, может быть, еще во время игумена Филиппа, - стояли тут иконы в серебряных ризах с подвешенными пеленами, парчовыми и бархатными, перед ними в тяжелых подсвечниках - пудовые свечи. С потолка свисало паникадило2 с репьями, перьями и витыми усами на бронзовых цепях.

- Посидим, - произнес Корней опускаясь на истертые каменные ступени. Зачем приехал?

Бориска сбивчиво рассказал про свои мытарства, лишь умолчал о жене и сыне - постеснялся. Корней, казалось, не слышал брата. Не отрываясь, глядел он в узкое решетчатое оконце, и Бориска вконец сбился, кончил кое-как. Зря он сюда приехал: братухе не до него, своих дел по горло.