Сполохи (Часть 1)

- Не нукай, не запряг! О-ох, спинушка моя бедная, - чернец выгнулся в пояснице. - О-ох! И за кого ты меня принимаешь, Пантелей Лукич. Племяш твой ворота открыл только что.

- Не слыхал.

- И хорошо. Стало быть, нешумно въехал.

Герасим врал напропалую. Сидя в подклете, он успел опрокинуть добрый ковш браги с дедом Захаркой, тестем Позднякова. Дед Захарка, обычно молчаливый, выкушав бражки, любил рассказывать всегда одну и ту же историю о том, как холмогорцы осенью тринадцатого года дали от ворот поворот разным ворам и ляхам-разбойникам. Герасим об этом тыщу раз слыхал, но пил с дедом терпеливо, потому как тот и другое сказывал - про дела поздняковские.

Пантелей Лукич, косясь на короб, скликал Егорку и велел передать кузнецам, чтоб работу кончали.

- И мне можно? - спросил Егорка, блестя глазами.

- И тебе. Брысь!

Егорка исчез, будто его и не было.

- Садись, Герасим, - сказал Пантелей, проходя мимо короба и тщетно пытаясь сдвинуть его ногой, - садись, святой отец, да сказывай, как там у вас на Соловках, каково спасение владыки и братии, служите ли по-новому.

- Некогда лясы точить, - сердито ответил чернец,- давай дело делать. Он склонился над коробом, снял замочек и открыл крышку.

- Сколько? - Пантелей обтер о портки разом вспотевшие ладони.

- Два пуда да четыре фунта.

- "Доска"?

- Есть и "доска", а больше кусками.

Поздняков сунулся было в поставец, где на полочке лежала ровная кучка свечей, но раздумал и, взяв с запечка огарок и засветив его, заглянул в короб. Рыжими углями вспыхнула в коробе медь.

- Считай, Поздняков, считай, - проговорил Фирсов, - можешь взвесить, обману нету.

- Знаю я тебя, Герасим, - бросил через плечо Пантелей Лукич, - ты уж, коли не обманешь, так и не проживешь.

- Нехорошо, недобро говоришь, Пантелей Лукич, - глядя в сторону, сказал чернец, - доверять должон святым отцам.

- Доверяй, да проверяй. - Поздняков опустил крышку. - Бери-ка медяшки, волоки в кузню. Да не охай, небось не переломишься.

В кузне медный лом и шведские талеры - "доски" - высыпали на утрамбованную выжженную землю. Поздняков плотно запер двери и встал к весам...

- Эх, и гуси вы лапчатые, святые отцы! Ровно двух фунтов не хватает, сказал Пантелей Лукич, взвесив последнюю горсть медяшек. Задрав рубаху, он вытащил кису, отсчитал серебро и протянул Фирсову: - Держи, Герасим, пять рублев. Цена государева.

У Фирсова закрылся один глаз.

- Может, оно и так, да ты не государь. Нашел дурака! Медью-то ноне торговать запрещено. Аль не слыхал?

- Слышал, потому и плачу пять рублев.

- Клади обратно или плати десять! - взвился Герасим.

Лицо у Позднякова стало жестоким, глаза выпучились.

- Да ты рехнулся, монах! - рявкнул он и оглянулся на дверь. - Медь-то нонче, слава тебе господи, выше двенадцати копеек за фунт не поднималась.

- За пять рублев хочешь все четыреста получить. Ишь ты... А вот этого не видал? - Герасим сложил кукиш и повертел им перед носом Пантелея Лукича.

- Сравнил! Те четыреста рублев - деньги медные. Я же серебром плачу.

- Да ты из этого лома и пять сотен начеканишь.

- Тише! Орешь, как на торжище.

Фирсов не унимался:

- А у нас и есть торжище. Выкладывай десятку, не то заберу товар и продам хотя бы твоему соседу. Уж он-то из когтей не выпустит.

- Погоди! Куды торопиться? Бери седмь рублев.

Фирсов махнул рукой, опустился на корточки перед коробом и стал ссыпать туда медный лом.

- Эх, Пантелей Лукич, да рази ж я не ведаю, что на денежки, кои из этой меди выкуешь, собираешься ты в Сибири мех да рыбий зуб1 куплять. В купцы собираешься, а за три рубли удавиться готов.

Поздняков затряс ладонями:

- Тихо, тихо!.. Головы-то, чай, у нас с тобой одни. Опять, видно, тестюшка язык распустил. Поил его?

- Жалко старичка.

Поздняков дробно рассмеялся.

- Вот и связал нас черт веревочкой.

- Гнилая та веревочка. Возьму да дерну - и конец.

В руке у Позднякова оказались клещи:

- Ты на что намекаешь, святая образина?

Герасим проворно вскочил, сунул руку за пазуху.

- Но-но-но... Фирсов еще никого не продавал. А медь эту продам, да не тебе.

- Черт упрямый! На, подавись!

Фирсов тщательно пересчитал деньги.

- Гривенничек недодал, православный.

Поздняков молча сунул в жесткую ладонь чернеца гривенник, оттащил короб куда-то в темноту. Пыхтя, долго возился с ним. Прятал.

- Любопытно мне глянуть, что за деньги из-под твоего чекана выходят, сказал Герасим, когда Пантелей Лукич вернулся весь в пыли и саже.

- А что на них глядеть. Слава богу, пока еще вам в руки не попали. Наплакались бы.

- Потому и спрашиваю, чтоб знать, чем они от истинных, от государевых отличаются. Ну как попадутся мне... Дай поглядеть-то.

Поздняков вздохнул, ушел в самый дальний угол кузницы. Герасим тем временем снял скуфью, надкусив нитку, оторвал край подкладки и снова надел скуфью на голову.

Пантелей Лукич принес увесистый мешочек, поставил на наковальню, развязал. Глазам Фирсова предстали блестящие медные копеечные монеты, на первый взгляд ничем не отличимые от настоящих.

- Ловко, все как надо, - проговорил чернец и вдруг, сорвав с головы скуфейку, закрыл ею мешочек, загородил спиной от двери, зашептал: - Ходит кто-то!