Сполохи (Часть 2)

В дороге Нил был угрюм и молчалив. Бориске тоже разговаривать не хотелось, и он был даже рад молчанию спутника. Из ума не выходила вчерашняя беседа с иконописцем, думалось о судьбе сына. Надтреснуто позванивал поддужный колокольчик, всхрапывала лошадка. Зимний северный день короток, как воробьиный клюв, а если закроет небо тучами, то и вовсе его не видать сумерки, серятина. Тусклой и темной, как этот день, показалась Бориске жизнь в усолье. Ложишься спать и знаешь, что будет завтра, послезавтра: сарай солеварни, црен с кипящим раствором, дрова... Живешь как в мешке завязанный. Скука непереносная, выть хочется. Того и гляди, одуреешь от этакой житухи. Махнуть бы в Архангельский город, оттуда поморы ходят для моржевого и белушьего промысла в море, на Новую Землю, и в Югорский Шар, и на Вайгач-остров... Степушке, конечно, моря не видать по причине хромоты, забьет его море, слабенького. Северьян говорит - дар божий у парня. Может, и впрямь отдать его к Лобанову в науку...

Бориска сидел в санях, понурившись, свесив ноги, валенки чертили по снегу кривые борозды. До ночи еще было далеко, а небо хмурилось, наливалось зловещей тьмой. Закружилась поземка, в лицо швырнуло жесткой снежной крупой.

- Пурга-завируха собирается, - нарушил молчание Нил, - тут неподалеку есть крестьянский двор, надо успеть к нему.

Бориска кивнул головой, вытянул шею, но ничего не мог разглядеть в сгустившейся темени.

- Правей бери! - крикнул Стефанов.

Сойдя с дороги, сани пошли по заснеженным ухабам. Лошадь едва вытягивала их из невидимых ям и колдобин. Вот впереди - толком не разберешь близко ли, далеко ли - мелькнул огонек, но тут же по-лешачиному свистнул, захохотал ветер, и в один миг все вокруг пропало в крутящемся мраке. Нил спрыгнул с саней и, взяв лошадь под уздцы, побрел в ту сторону, где только что виднелся огонек.

Ветхий, дрожащий под напором ветра заборчик возник внезапно. Это был угол тына; если бы взяли правее, то прошли бы мимо, не заметив. Ощупью добрались до ворот, изо всех сил начали орать и греметь железным кольцом в тес.

Наконец ворота распахнулись, отбросив в сторону человека в долгополом тулупе. Въехали во двор, втроем еле заперли ворота. В снежной кутерьме смутно виднелись колодезный журавль и низкая изба.

В сенях трясли полушубками, сбивали голиком снег с валенок. Человек, встретивший их, посветил лучиной, потом сбросил тулуп и малахай - оказалась баба с остроскулым суровым ликом.

- Входите! - отворила дверь в избу.

Чадно, дымно. В светце потрескивает лучина, угли в трубочку скручиваются - к морозу, - шипят, падая в ведро с водой. Вместо потолка серыми волнами колышется печной дым, ест глаза - какая там тяга в пургу, все в обрат тащит. Прямо на полу, на овчине, натянув на носы лоскутное одеяло, блестят глазенками пятеро ребятишек, похоже погодки. Под божницей на лавке надрывно кашляет костистый с впалыми щеками нестарый еще мужик.

Нил отодрал с усов и бороды сосульки, не глядя на образа, перекрестился, будто паутину смахнул.

- Здорово живете, хозяева!

Мужик под образами медленно повернул к нему исхудавшее лицо, долго всматривался, потом тихо сказал:

- Хрещеные, а бога не поминаете.

- Аза что его поминать-то? - усмехнулся Нил. - Бог мил тому, у кого много всего в дому.

Хозяйка исподлобья глянула строгим взором, отошла к прялке:

- На жратву не надейтесь - сами голодаем.

- Вижу, хреновая у вас житуха, - согласился Нил.

- А ты не зубоскаль, - опять строго сказала хозяйка, - выискался шпынь.

- Вы кто - лихие? - спросил из угла мужик.

Нил быстро ответил:

- Не боись, худа не сотворим. Переждем пургу да уйдем - вот и весь сказ.

Мужик опустил голову на тощую подушку в алой наволочке, хрипло вздохнул:

- Ждите...

Трещала лучина, кашлял хозяин, под одеялом вертелись чада, изредка попискивая. Безостановочно крутилось в пальцах у женки веретено. Печка протопилась, и дым потихоньку уносило наружу.

- Сколь же земли у вас? - спросил Нил, расстилая на полу у дверей полушубок.

Не оборачиваясь, женка ответила:

- А тебе зачем знать?

- Просто так. Четь, что ли?

- Четь1.

Нил уселся на разостланный полушубок, кряхтя, стал стаскивать валенок.

- Тягло монастырю, верно, боле рубля в год платите?

- Платим, что делать, - вздохнула хозяйка, - платим и с голоду мрем. Дани да оброку осьмнадцать алтын, сошных денег и за городовое, и за острожное дело, и за подводы - осмь алтын да две деньги. Стрелецкий хлеб натурой отдаем, а свои дети тощают - кожа да кости. Еще доводчику отдай по две деньги ни за что ни про что на Велик день да на Петров день, а в Рождество - аж четыре деньги. Где ж их напасешься, денег-то...

Нил наконец устроился: на одну полу прилег, другой накрылся, воротник - под голову. Бориска, глядя на него, сделал все так же, но не столь ловко. Пока он возился с полушубком, Нил переговаривался с бабой:

- Хозяин-то надорвался, никак?