Спор об унтере Грише

«Не говорите мне, дорогой Фридерици, — закончил он, — что вы не считаете важным дело Бьюшева. Разве спор идет о том, что важно? Важна Пруссия, важна Германия, важны Гогенцоллерны, хотя, конечно, между нами говоря, с некоторыми оговорками. Прекрасно, но вы и я, любой командир роты, все мы знаем, что важен и самый ничтожный связист, которому поручено добросовестно передать донесение, ибо от этого могут зависеть другие крайне важные вещи. Поэтому я считаю достойным внимания и показательным каждый единичный случай. Наш старый Мартин Лютер, день рождения которого мы собираемся праздновать сегодня с холодным гусем и рюмкой глинтвейна, тоже был единичным явлением среди великой армии тогдашних монастырских церковников. Его современники, когда он был молод, несомненно, считали его только „связистом“ и, конечно, он был им. Но „связистом“ между небом и Северной Германией; о Голландии, Англии, Скандинавии помолчим, ибо ныне они занимают неправильные позиции. И поэтому, дорогой Фридерици, я был бы вам признателен, если бы вы улучили подходящий момент — не сегодня и не завтра, я не тороплю, — и прощупали бы настроение его величества: как он отнесся бы к жалобе генерала от инфантерии фон Лихова на несомненно весьма одаренного господина Шиффенцана. Я слишком стар для того, чтобы попадаться впросак, но проглотить то, что позволяет себе наш новоявленный гений по отношению ко мне, старику, я не смогу, даже будучи трупом. Еженощно я буду вставать привидением из могилы в Гоген-Лихове, а ведь этого вы, дорогой Фридерици, не допустите.

Ваш старый товарищ О. ф Л.».

Лихов с удовлетворением откинулся на спинку стула. На душе у него стало легче. Он снял с носа очки для дальнозорких, придававшие ему en face почти профессорский вид, захватил двумя пальцами восемь исписанных листков и пошел к фрау Мальвине, чтобы прочесть ей письмо. Старая дама сразу почувствовала, что письмо, что бы он там ни писал, уже оказало свое благотворное действие, а это было для нее важнее всего. Главное, старый друг, отвести душу!

— Вот, старушка, — сказал он, — посмотри.

— Ах, Отто, — возразила она, — ты знаешь, я уже с трудом разбираю писанное от руки. Прочти вслух.

— Каким уютом, миром дышит эта комната, — сказал он, прежде чем начать читать. — Пусть Мильхен принесет кофе.

Лишь после этого он, вновь надев очки на нос, принялся за чтение.

— Мне кажется, что дождь в Спа еще ужаснее, чем дождь в Берлине.

— Да. Бельгия такая низина, по сравнению с ней провинция Бранденбург прямо высокогорная местность. Послушайте только, Фридерици, как бьется ветер в окно. И готовит же он нам сюрпризы!

Оба офицера слушают: треск, грохот, свист, переходящий в вой. Ужасная буря. Опять окопы будут затоплены.

Фон Фридерици вздыхает. Теперь, наверно, многие снова пожелают отправиться на восточный фронт.

— Я предпочитаю Балканы. На Дауране еще можно плавать в открытом озере. Как вы нашли сегодня его величество?

— Кстати, о восточном фронте. Альберт Шиффенцан опять выкинул коленце, но ему так нагорит, что он жизни не рад будет.

— Что вы говорите?

— Иногда его величество выражается прямо-таки непечатно.

Морской офицер закурил папиросу.

— Да, уж что верно, то верно. Что, собственно, случилось?

Фридерици зевнул.

— По существу, пустяки, если бы тут не был замешан Лихов…

— Что ж он сделал этому милому старому сумасброду?

— Альбертхен вмешался в сферу его судебной юрисдикции.

— Оставили бы старика в покое, пусть бы тешился сколько душе угодно в своей дивизии.