Спор об унтере Грише

— Дело Бьюшева совершенно ясно, — докладывал официальным тоном военный судья, нисколько, однако, не пренебрегая уютом и интимностью обстановки. Все трое сидели, все трое курили и в свете медленно наступающих, пронизанных вечерними тонами сумерек непринужденно склонялись к бумаге, в шелесте которой скрывалась судьба человека.

— Дело Бьюшева совершенно ясно, — повторил Познанский и вынул из своего портфеля документ.

Местная полиция захватила в состоянии сна Илью Павловича Бьюшева, русского солдата шестьдесят седьмого пехотного полка, приблизительно в ста шести километрах от фронта, в окрестностях Мервинска, в нежилом доме дачного поселка. Поскольку он признал, что в течение нескольких недель бродил возле фронтовой полосы, намереваясь, — что вполне допустимо, — пробраться в сторону Вильно, где в Антоколе, живет его мать; поскольку он даже с некоторой гордостью настаивал на том, что прошел без чьей бы то ни было помощи весь путь от проволочных заграждений до Мервинска, что отнюдь не делает чести полевой жандармерии, и, наконец, поскольку нет оснований сомневаться в показаниях его, русского унтер-офицера, — помочь ему ничем нельзя.

Все факты явно говорят за то, что в данном случае должен быть применен приказ главнокомандующего от конца февраля этого года. Согласно этому приказу всякий русский перебежчик, который в течение трех дней после перехода на оккупированную германскими войсками территорию не заявит о себе в ближайшую местную комендатуру, ближайшему воинскому начальнику или ближайшему полевому караулу, немедленно предается военному суду и подлежит расстрелу в течение двадцати четырех часов после вынесения приговора, как шпион, уличенный в шпионаже.

Выслушав это четко сформулированное сообщение, все трое несколько мгновений молчали. У всех на уме было одно имя: Шиффенцан!

— В этом сказался весь Шиффенцан, — озабоченно произнес фон Лихов, — весь его так называемый здравый смысл. Там, у русских, армия разлагается, и генерал-майор Шиффенцан старается всеми средствами во что бы то ни стало предотвратить проникновение к нам заразы усталости от войны, духа протеста и других нарушений дисциплины.

— Вот именно, — сказал обер-лейтенант Винфрид. — Только не знаю, возможно ли добиться этого таким путем.

Фон Лихов слегка перелистал бумаги. По-видимому, его заинтересовали протоколы обоих допросов и судебного разбирательства. Затем он отложил бумаги и сказал:

— Боже мой, разве, по существу, можно в данном случае говорить о шпионаже? Разве этот солдат собирался каким-нибудь образом передать врагу то, что видел у нас? Об этом не может быть и речи. Он стремился домой, в Антоколь. Этому я целиком верю, ничего больше здесь нет. Человека расстреляют за то, что он без разрешения отлучился из своей части, чтобы пробраться домой, и тем самым подал плохой пример нашим людям. Попал ли Шиффенцан в цель своим приказом? Я, конечно, не уклоняюсь от выполнения военных законов. Тем не менее это жестоко, — бросил он с довольно, впрочем, рассеянным видом, ибо думал в это мгновение о безупречно ровных рядах батальона, только что им осмотренного: о бородатых и безбородых юношах в стальных касках, выстроившихся перед ним крепкой стеной серых штыков.

Как бы обращаясь к самому себе, военный судья произнес:

— Я не вижу никакой возможности — даже если это и бессмысленно — отменить приговор. Трудно упрекнуть меня в кровожадности. Вряд ли найдется идиот, который бы поверил этому. Конечно, если бы меня, ваше превосходительство, спросили, что за смысл во всей этой истории, нужна ли эта безмерная галиматья и крючкотворство, то я, ваше превосходительство, ни на одно мгновение не скрывал бы своих убеждений. Но в таком случае, если ваше превосходительство согласны со мною, революцию надо начинать сверху.

Обер-лейтенант Винфрид засмеялся.

— Бога ради, — сказал его превосходительство, — «революция»… от этого слова меня тошнит.

— Здесь, — невозмутимо продолжал доктор Познанский, — мы касаемся самых устоев права. Законы, в основе которых лежат иные мотивы, кроме этических, безнравственны. Сказано: «О человек, тебе преподано все, что есть благо и чего твой бог требует от тебя». Все, что мы здесь или где-нибудь в другом месте оккупированной области провозглашаем как нечто имеющее силу закона, на самом деле есть лишь голый приказ, то есть произвол. Но так как факты, вызвавшие издание данного приказа, в лежащем перед нами деле налицо, то нам остается протестовать либо против всего приказа в целом, либо вовсе не протестовать. В такого рода маленькой войне против «Обер-Ост» я полностью к услугам вашего превосходительства. Тем самым, — продолжал он с иронией, идущей из глубины наболевшего сердца, — мы подадим достойный пример и нанесем решительный удар всем этим крючкотворам среди военачальников. Конечно, в том случае, если это нам удастся.