Спор об унтере Грише

Ефрейтор Герман Захт обещал ему полхлеба, если он хорошенько почистит его щелкушку и, таким образом, исправит упущение по службе, которое совершил добряк Захт, увлекшись игрой в скат; ему тогда удалось скрыть это только благодаря тому, что во время осмотра оружия он, не задумываясь, выдал винтовку приятеля Отто Гинтермюля, который лежит в лазарете с воспалением горла, за свою.

Гриша с увлечением возится с винтовкой. Он любит оружие. С тех пор как его доставили сюда, голова его опять работает по-солдатски. Он чистит затвор с таким же усердием, как раньше чистил свою русскую винтовку. Он ослабил пружину, открыл магазинную коробку, вынул части затвора, полюбовался его хитрым устройством. Потом презрительно сравнил германскую винтовку со своей винтовкой пехотного образца, в коробке которой умещается гораздо больше патронов, до блеска натер тряпкой, основательно смазал все металлические части и стал водить шнурком для чистки в стволе, в котором мог скопиться, после последних упражнений в стрельбе, пороховой нагар.

Так как для этой работы, собственно, нужны двое, то он привязал ружье наискось к ножке кровати и стал с остервенением протягивать шнур сквозь стальную трубку с винтообразными нарезами.

Его дела идут хорошо. Немцы поверили всем его показаниям и все записали. Он сидит здесь как перебежчик, как Иван Павлович Бьюшев, шестьдесят седьмого полка, родом из Антоколя, и выжидает результатов суда, который вернет ему свободу…

Бабка сделала для него, конечно, много хорошего. Гриша настроек решительно и в состоянии плутовать без зазрения совести, сохраняя честнейший вид и правдивый взгляд. Ох, уж эти допросы! Никак не хотели они поверить, что он так долго околачивался за линией фронта! Они почти упрашивали его признать, что он вовсе не три недели тому назад пробрался через проволочные заграждения в одном месте фронта, назвать которое он не может, не желая выдавать товарищей.

Он ухмыляется про себя: эти полицейские везде одинаково заносчивы, словно петухи. Внезапно он засмеялся от всего сердца, предвкушая радость близкой свободы. Хотя, должно быть, они закатят ему какое-нибудь наказание.

Так уж оно водится: если ты попал под суд, то тебе припаяют наказание, даже если ты чист, как святой. Но ему должны засчитать эти две недели, что он просидел здесь. А что будет потом — его мало трогает в данную минуту.

Помнится, когда его вели по городу, он был почти без памяти от ярости и отчаяния, после того как они застигли его спящим в деревянном домике дачного предместья. И вот он, проходя мимо собора, видел вывеску Фединого отца. Тогда у него еще не хватило духу попросить разрешения войти в лавку купить папирос. А теперь, вот уже две недели, ему не позволяют отлучиться с казарменного двора. Ладно — ждать уж недолго. Скоро уж все выяснится.

Все идет как по маслу, а такое ружьишко — ловкая штука. Вот и готово! Он кладет винтовку стальными частями на газету, моет руки в большом умывальнике, затем вспоминает, что сегодня еще не умывался, и с удовольствием погружает в миску и лицо. Его щеки уже опять обросли. Если он почистит сапоги ротному парикмахеру, тот побреет его на даровщинку.

Да, здесь живется не так, как жилось на воле, в лесу. Опять приходится услуживать немцам… Но зато здесь он среди настоящих солдат. Они не чета этим заморышам там, в караульной роте, в лагерях при лесном складе. Все это так далеко позади, почти как сон: и друг-приятель Алеша, и клещи, и вагон, в котором он маялся четверо суток.

Здешние ребята видали виды, у них есть что порассказать. Хотя он и не все понимает, но они стараются говорить медленно, короткими фразами. Они достаточно натерпелись мук от французов, а еще до того англичане палили по их окопам из тяжелых морских орудий.

Он заработал полкаравая хлеба, поэтому может позволить себе съесть на завтрак остатки своего собственного хлеба со свекольным повидлом, которое дали ему немцы-пехотинцы. Отличные товарищи, а как ласковы с ним, как расположены к нему, в особенности последние два дня, после заседания суда.

Чтобы не болтаться без дела, он снова подметает барак, решает собрать винтовку. Магазинная коробка защелкивается превосходно, излишек масла снимается тряпкой, все винты опять на местах, несколько раз, пользуясь спусковой скобой, он направляет ударник затвора в канал ствола.

Открыть, закрыть, открыть, закрыть — безотказно работает надежное орудие войны! Ружье, находящееся в его руках, соблазняет его: он прикрепляет к нему один из учебных штыков, которые с предохранителями на острие — головкой и пробкой — стоят в пирамиде у стены. И, как шаловливый ребенок, начинает, кряхтя от усердия, проделывать выпад за выпадом, все приемы, предписываемые русским фехтовальным уставом. Пыль подымается из щелей только что подметенного пола, когда выдвинутая вперед нога в сапоге ударяет, грохоча, о толстые доски.