Спорим, что ты умрешь?

— Не встретились, ты прав, — скорбно поджала губки Инга. — Но я бы встретилась с другим человеком, правильно, дорогой?

— Конечно, — иезуитски оскалился очкарик. — Ты так очаровательна в своей циничности, мое золотце…

Многозначительно помалкивали облаченные в монохромное одеяние старик с телохранителем. По смышленому лицу последнего бродили мрачные тени. Временами он отвлекался от проверки на прочность собственных пальцев, обозревал аудиторию и опять опускал голову. Губы старика иногда формировались в кривую ухмылку, иногда вытягивались в ровную линию. Порой он укоризненно покачивал головой. Он смотрел на сыщика почти без отрыва, как будто находил в этом великое удовольствие. А о чем при этом старец думал, высушенное лицо не сообщало.

— О, сколько мы еще можем выслушивать этот бред? — взмолился к небесам Крайнев. — Скажи, Илюша, мы с тобой ничего не боимся, верно? Все эти пакостные инсинуации, немотивированные обвинения — неизвестно кого и неизвестно в чем. А почему бы вам еще разок не поискать Душениных? Может, у них манера такая — прятаться?

— И знаешь, Борюсик, — почмокал мокрыми губами Снежков. — Этот мужчина, мало того что несет ну просто невозможную глупость, он еще и пытается намекнуть, что пакостничает кто-то из присутствующих в этом буфете. Фи, какая чушь…

Тихо ойкнула Виола. Как трудно порой приходит человек к очевидному.

— А как вы хотели, — строго вымолвил Пустовой, цепко впившись глазами в несостоявшуюся любовницу. — Кроме здесь сидящих, никого в этом доме нет.

— Ха, — сказал Снежков. — Я где-то читал. Конец грустный, все умерли.

— Лапша это несъедобная… — вынес вердикт Борюсик и по примеру Инги стаскался к бару, где зацепил уцелевшее шардоне и два эротичных фужера.

— Гаденькие мои, — поморщился Максимов, — вас давно не убивали?

— Вот только не надо нам угрожать! — загримасничал Снежков. — Это мы уже проходили. Хотя и не задавали… К вашему сведению, мы с Борюсиком не пропадем. Если вы не поняли, мы пока еще мужчины и можем легко за себя постоять…

— Попой кверху, — хмыкая в кулачок, внесла ясность Инга.

— Да, — встрепенулся взъерошенный Каратаев. — Если кто-то вон за тем столиком еще раз произнесет слово «мужчины», чей-то фейс рискует встретиться с тэйблом, обещаю.

«А ИГРОК — одаренный психолог», — мрачно думал Максимов.

Он снова чувствовал злость. Кто мешает просто-напросто махнуть на все рукой и смотреть, что будет дальше? Очень жаль, что это не кино.

— Мы, кажется, отвлеклись, — мрачно сказал Максимов. — Очень жаль, что мои слова не произвели на многих из вас впечатления. Очень жаль. Приступаем к следующему номеру нашей невеселой программы — звонку в полицию.

У капитана Булавина было много положительных качеств (в большинстве не связанных с работой), однако одно из них было всех положительней — он всегда приезжал, когда просили, компенсируя, таким образом, нежелание работать видимостью служебной порядочности. И пребывал, вследствие вышесказанного, в сговорчивых ладах со своей совестью.

На этот раз их прибыло сразу двое — САМ и некий капитан Пискун, явно вскормленный на чипсах и пончиках. Уже легче. Постояльцы прилежно толклись в районе вестибюля. Добежав от машины до дверей, копы успели порядком промерзнуть. Раздвинув толпу, сурово промаршировали в бар, согрелись коньячком и приступили к полезной деятельности. Поначалу все шло в рабочем порядке. Показания очевидцев были выслушаны и осмыслены. Начался щепетильный осмотр фигурантов. Цепкий взгляд профессионала сразу выявил чужеродный предмет под мышкой у Шевченко, хотя на первый взгляд ничего там чужеродного не было. Телохранитель снисходительно улыбнулся, произвел на свет нужные бумаги. Затем старик Ровель отвел капитанов в сторону и что-то немногословно поведал. Полицейские не стали возражать. Хотя и воздержались с отданием чести. Придирчиво осмотрели «голубых» и на всякий случай отошли подальше. «Нормальные п-парни, капитаны, — среагировал набравшийся Каратаев. — П-просто п-представления о гардеробе у них с-своеобразные…» Затем новоприбывших повели по памятным местам — в апартаменты Душениных, подвал, чердак — с попутным комментарием и картинками вероятных событий. Постояльцы с персоналом, раздираемые любопытством, гуськом тянулись за экскурсией. Это забавно смотрелось. Человеческая гусеница струилась по дому, с этажа на этаж, меняя форму по мере движения, меняя направление, то хвост становился головой, то голова хвостом, и так продолжалось не менее получаса.

А завершилось все, разумеется, в баре. Народ порядочно подустал. Любознательный Пискун залез под барную стойку, нахмурился и выудил на свет идеально отточенную шилообразную штуковину, снабженную удобной рукояткой. Осторожно прикоснулся к острию.

— Это нож для колки льда, — надтреснутым голосом сообщил дворецкий Шульц.

— Не им прибили Троцкого? — поинтересовался Каратаев.

Встрепенулась неразговорчивая Виола.

— Но Троцкого прибили ледорубом…

— Да хоть ледоколом, — отмахнулся Каратаев. — Хреновина все равно зряшная, орудие кухонного труда, и никак не приспособленная для исчезновения людей.