Спортивный журналист

Плюс к тому мне будут платить. Платить хорошо – и я смогу много ездить. Я буду регулярно видеть имя «Фрэнк Баскомб», напечатанное над очередным образчиком качественной журналистики, меня будут читать многие, и, может быть, с удовольствием. Время от времени я стану появляться в каком-нибудь телешоу (смотреть с экрана в собственную гостиную) и отвечать на вопросы, поступающие по телефону из Сент-Луиса или Омахи, где какая-то моя статья наделала немало шуму. «Это Ида из Лаклида, мистер Баскомб, как по-вашему, чем плоха вся концепция соревнований на уровне колледжей? Если хотите знать мое мнение, мистер Баскомб, так я считаю ее дешевкой». – «Ну что же, Ида, по-моему, это очень хороший вопрос…» А помимо прочего я смогу время от времени вращаться в обществе благожелательных людей, разделяющих, по крайней мере внешне, мои мнения, – что в писательском деле случается не часто.

Я решил, что, о чем бы меня ни попросили написать – о смешанных парах культуристов, о затяжных прыжках с парашютом, о санном спорте, о мини-футболе в Небраске, – я буду стараться писать хорошо. Я мог бы сочинять по три разных статьи на любую тему – обдумывать их среди ночи, выскакивать из постели, чуть ли не бегом лететь в кабинет и писать. Весь сырой материал, какой накопился у меня к тому времени, – плоды размышлений, фрагменты воспоминаний, внезапные порывы, – какой я пытался втиснуть в рассказы, вдруг приобрел обличие ясного понимания жизни, которое я смогу воплотить в слова. Я буду писать о сражениях с возрастом, об умении реалистично представлять себе будущее.

Наверное, тысячи людей находят свое подлинное призвание слишком поздно и вслед за тем делают все вполсилы, понимая, что чувство удовлетворения достигнутым, которым они тешились прежде, было мертворожденным. Со мной произошло нечто прямо противоположное. Я не знал, в чем состоит мое природное призвание, и открыл его совершенно случайно, а состояло оно в том, чтобы сидеть на пустой трибуне бейсбольного стадиона во Флориде и слушать шлепки кожаных перчаток и слова, которыми перебрасываются игроки; беседовать с тренерами и менеджерами команд под порывистым осенним ветром Вайоминга; стоять в траве тренировочного лагеря, находящегося в небольшом мукомольном иллинойском городке, и смотреть, как взлетают в воздух футбольные мячи; собирать значимую статистику и возвращаться домой или в офис, усаживаться за стол и писать об этом.

Что может быть лучше? – думал я, да и теперь думаю. Что может быстрее, чем спортивная журналистика, умерить мучившую тебя всю жизнь страстную жажду предвкушений – жажду, без которой способны счастливо жить только наставники дзэна и жертвы комы?

Я обсуждал эту тему с Бертом Брискером, тоже писавшим когда-то для нашего журнала, но теперь ставшего книжным обозревателем иллюстрированного еженедельника, и его опыт оказался замечательно схожим с моим. Берт здоров как медведь, но на удивление мягок – теперь, когда бросил пить. Он – ближайший приятель, какие остались у меня в городе с поры коктейлей и званых обедов, мы все еще пытаемся уговориться насчет того, чтобы я пришел к нему и его жене пообедать, и как-то раз даже уговорились, но, когда я пришел, Берт к середине вечера разнервничался, что твоя куропатка (в это же примерно время выяснилось, что общих тем для беседы у нас нет), и кончил тем, что хлопнул несколько стопок водки и пригрозил вышвырнуть меня из дома прямо сквозь стену. Теперь мы встречаемся с ним только в поезде на Готэм, что происходит раз в неделю. И это, думаю я, квинтэссенция современной дружбы.