Спортивный журналист

Она улыбается, сидит, глядя на меня, а я натягиваю простыню до подбородка и начинаю думать о том, что вообразить жизнь, мою и Викки Арсено, вовсе не трудно. Пожалуй, она даже понравилась бы мне – настолько, насколько может понравиться любая жизнь. Жизнь в небольшом, но преуспеянии, с чистыми столовыми салфетками. Жизнь, в которой секс играет ночами важнейшую роль, – и секс лучший, чем с любой из восемнадцати или сколько их там было женщин, которых я знал и «любил» прежде. Жизнь с пониманием всего значения истории и населявших ее поколений. Жизнь, полная весьма вероятной верности, рыбалок с каким-нибудь лучшим другом, жизнь с нашей собственной маленькой Шейлой или маленьким Мэттью, с покупкой небольшого туристского автоприцепа – этакого круизного зверя, из крошечных амбразур которого мы будем наблюдать нашу страну. Пол и Кларисса смогли бы присоединиться к нашей компании. Я мог бы продать мой дом и перебраться не в «Фазаний ручей», но в Квакерстоун, округ Бакс. Возможно, уйдя на покой, мы поездили бы по свету в составе делегаций Корпуса мира или «Виста»[31] – «посвятили бы наши жизни достойному делу». Мне больше не нужно было бы спать одетым, а то и вовсе просыпаться на полу. Я мог бы забыть, как жил в узилище моих эмоций, и больше не думать о таких вещах.

Короче говоря, мог бы естественным образом распространить почти все мои нынешние принципы и взгляды за пределы того, что я знаю сейчас.

И что в этом дурного? Разве не этого желаем и все мы? Заглядывать за горизонт и видеть ожидающее нас яркое, успокоительное будущее? Привлекательную жизнь на покое?

Викки включает телевизор и зачарованно вглядывается в осветившийся, замерцавший экран. Два часа ночи, фигурное катание (от баскетбола остались одни воспоминания). Судя по всему, Австрия. Бортики с рекламой «Чинзано» и «Ролекса». Тай и Рэнди[32] безупречно владеют своими телами. Он – мистер Элегантность: либелы, двойные сальховы, идеальные шпагаты и прыжки. Она – олицетворение всего, чего может желать мужчина: податливая, но горячая, гибкая, как лебедь. И это единственное в их жизни, точное во всем выступление на безупречную шестерку. Вместе они выполняют совершенный двойной аксель, воспаряют в двух тройных тулупах, в лутце и вращаются, – Тай выполняет тодес, Рэнди по-рыцарски опекает ее. Дольше секунды австрийцам сдержать восторг не удается. Эти двое так же хороши, как Белоусова и Протопопов, но они еще и американцы. Да кому важно, что они потерпели неудачу на Олимпиаде? Кому интересны слухи о том, что они терпеть друг дружку не могут? Кого волнует, что при близком рассмотрении Тай не так уж и красива (а кто красив)? Она все равно экзотична, как берберийка, – царственные бедра, сногсшибательная грудь. Важно, что они, как и всегда, отдаются выступлению полностью, и каждому австрийцу хочется стать, всего на минуту, американцем и не противиться чувству, что мир устроен правильно.

– Ох, разве можно их не любить? – спрашивает Викки, она сидит в кресле скрестив ноги, курит и вглядывается в яркий экран, словно в красочный мир грез.

– Чудесно, – отзываюсь я.

– Иногда мне так хочется быть ею, – говорит Викки, выпуская уголком рта дым. – Правда. Старина Рэнди…

Я отворачиваюсь, закрываю глаза и стараюсь уснуть, пока шумят аплодисменты, а снаружи на холодных детройтских улицах завывают в ночи новые сирены. И на миг незнание того, что будет дальше, представляется мне простым и приятным – как будто сирены не спят в ночи только ради меня.

6

Снег. Ко времени, когда я вылезаю из постели, одеяло мягкой, упавшей с неба белизны застилает бетонные берега реки от «Кобо» до «Ренессанс-Центра», а сама она плавно течет, отливая под золоченным мичиганским небом неприятным кофейным цветом. Вот вам и вся игра света и цвета. Весна внезапно сгинула, пришла зима. Уверен, завтра такая же погода установится в Нью-Джерси (в этих делах мы следуем за Средним Западом, отставая от него на сутки), хотя здесь к тому времени потеплеет и снег растает. Если тебе не нравится погода, пережди минут десять.

Черно-крепдешиновая Викки крепко спит, и, хотя меня подмывает разбудить ее и завести «разговор по душам», я думаю, что прошлой ночью мы наговорили лишнего и теперь мне следует просто подчеркивать оптимизм по поводу «нас двоих». Разговоры могут и подождать.

Я торопливо принимаю душ, одеваюсь, рассовываю по карманам блокноты, магнитофончик и устремляюсь к завтраку и к Уоллед-Лейк, оставив на прикроватной тумбочке записку, сообщающую, что вернусь к полудню и пусть Викки посмотрит пока кино по кабелю и закажет в номер основательный завтрак.