Спортивный журналист

– Я вел себя не самым лучшим образом, больше не буду, – почти беззвучно говорю я. И, уловив выносимые наружу вентилятором «Скваттера» запахи теплых картофельных оладий, вафель, голос, заказывающий французский гренок, вдруг ощущаю голод.

– Этот отель – хорошее место, чтобы тратить деньги, – говорит она, полностью игнорируя мои слова.

– Так и трать.

– Тут сейчас что-то шибко умное показывают, – сообщает Викки, отвлекаясь от темы нашего разговора. – Про то, как правительство каждую неделю изымает из оборота пятнадцать тонн старых денег. Главным образом бумажек в один доллар. Эти бумажки – рабочие лошадки. Те, что в сто долларов, могут протянуть несколько лет, ну, правда, не в моем кармане, это уж будь уверен. Они там пытаются придумать, как делать из долларов кровельную черепицу. Но сейчас у них только блокноты получаются.

– Ты хорошо проводишь время?

– Пока что – да.

Она смеется, счастливо, по-девичьи. Из «Скваттера» выходит массивный мистер Смоллвуд – белая бумажная сумка в огромной руке, полпирожка во рту. В придорожных канавах уже тает, обращаясь в грязную жижу, снег.

– Я люблю тебя, ладно? – говорю я, и внезапно на меня нападает страшная слабость. Сердце колотит само по себе, точно молот по наковальне, меня пронимает знобливое чувство, что еще один вдох – и на мои глаза опустится ярко-красный занавес и я привалюсь к стеклу телефонной будки и навсегда распрощаюсь с этим светом. Я снова слышу свой бормоток: – Люблю тебя.

– Да я не против. Правда, должна тебе сказать, ты – псих, – радостно отвечает мне Викки. – Полный псих. Но мне нравишься. Так ты позвонил, только чтобы сказать мне это?

– Вот подожди, я вернусь, – говорю я. – И тогда…

По какой-то причине предложение я не заканчиваю.

– Ты скучаешь по своей жене? – спрашивает она веселым до невозможности тоном.

– Спятила? – До меня доходит: ничего-то она из сказанного мной не поняла.

– О господи. Нет, ты – это что-то с чем-то, – говорит Викки. Я слышу, как звякает, встречаясь с тарелкой, вилка, как Викки относит телефонную трубку подальше от своих губ. – Ладно, возвращайся поскорее, а пока дай мне кино посмотреть.

Звяк-позвяк.

* * *

Десять минут спустя мы уже катим по раскинувшемуся за периметром пригородных селений Детройта, уходящему к Лансингу холмистому ландшафту – маленькие, занесенные снегом фермы и широкие озера с коттеджами по берегам. Мистер Смоллвуд предлагает выключить счетчик и договориться о почасовой оплате, а когда я соглашаюсь, присвистывает и вносит новое предложение: подождать меня, пока я не буду готов вернуться в город. Говорит, что у него знакомые живут неподалеку, в Уиксоме, и мы приходим к соглашению: я буду ждать его к полудню. Меня посещает недолгое воспоминание о пареньке из Уиксома, которого я знал в колледже, Эдди Лаукинен, так его звали, и я задумываюсь, любовно, – где-то он сейчас, держит ли автосалон в родном городке или перебрался в Ройал-Ок и открыл там строительную фирму. А может, торгует на Верхнем полуострове герметичными оконными рамами? Покупает, что ни год, по новой машине, следит за своими акциями, бросил курить, летает на острова, изменяет жене. Такое будущее ожидало в 1967-м каждого из нас. Прекрасное многообразие выбора. Мы не были ни радикалами, ни экстремистами. И большинство ребят из нашей компании скажет вам сейчас, что они довольны – у них осталось еще добрых тридцать лет, чтобы узнать, какие сюрпризы припасла для них жизнь. Возможность счастливого конца. Я, знаете, не один такой.

Чтобы найти Херба, нам приходится заглянуть на две заправочные станции. Хозяин каждой уверяет, что знает его, а как же, Херб только ему свою машину и доверяет. И каждый из них окидывает меня подозрительным, как у инкассатора, взглядом – мало ли, может, я ищу большого Херба, чтобы напакостить ему или украсть его славу. В обоих случаях мы с мистером Смоллвудом чувствуем, уезжая, что за нашими спинами набирается телефонный номер, – местная община встает стеной на защиту своего павшего героя от ею же и придуманной угрозы. А я начинаю понимать, как часто мне приходится сталкиваться с людьми, которых я не знаю, которые не знают меня, а если и узнают немного погодя, то лишь как спортивного журналиста Фрэнка Баскомба. Возможно, это не лучший способ взаимного знакомства с миром, о чем я и говорил пару ночей назад Уолтеру, – людей, которым ты можешь довериться, у тебя нет, настоящих союзников, за вычетом бывших, тоже, да и возлюбленные, если не считать Викки Арсено и ей подобных, отсутствуют. Не исключено, впрочем, что это лучшее, на что я могу рассчитывать, с учетом моего характера и прошлого, которое никаких окончательных выводов сделать не позволяет. Все могло сложиться намного хуже. По крайности, как человек чужой почти всем и спортивный журналист до мозга костей, я едва ли не каждый день моей жизни могу начинать с чистой страницы, получаю возможность не вести себя негативно, похлопать кого-то, мне пока не знакомого, по плечу, узнать нечто новое об отваге и способности совершенствоваться, пойти на цинизм в лобовую атаку и победить.