Спортсмены

Но дело не в рекордах, а в том, как прыгали. Это вечный спор среди конников: о сравнении знаменитостей былых и нынешних времен. «Вот поднять бы из могилы Крепыша, — рассуждают они, — да посадить бы на него и т. д. и т. и.». А кончается так: «Где бы вы, нынешние, в таком случае были?»

«Нынешние» тогда еще только переступали порог конюшни и с трепетом смотрели вокруг: лошади жуют овес. По крайней мере, кажется, будто жуют что-то, а уж, наверное, овес, ибо все выглядит образцовым, хрестоматийным, ожившей страницей головокружительных книг юности. И звон удил, и стук копыт, и всякие приспособления, и целые процедуры, вокруг совершающиеся, и названия, которых непосвященный не знает, самой непонятностью своей составляют заправский смак конюшенной атмосферы.

С первых же шагов ясно, что это мир невероятный, подчиняющийся своим законам, изъясняющийся на каком-то своем языке и занятый своего рода священнодействием. Словом, особый, особый, особый мир.

Смесь песка с опилками, называемая у циркачей тырсой, здесь также покрывает манеж, только в отличие от арены он прямоугольный. И в отличие от арены нет здесь слепящего блеска, можно даже сказать — мишуры, что, впрочем, в цирке уместно, на то он и цирк! А здесь стоят барьеры, полосатые бревна. Доски громоздятся, образуя разные фигуры — пирамиды или заборы.

Гремит духовой оркестр: «С неба полуденного жара — не подступи…» А за барьером ложи собрались все те, о ком эта музыка. И среди конского фырканья и стука копыт легендарные лица как бы вернулись в жизнь, о которой каждый знает из учебника истории, но ведь потому что из учебника, не очень-то веришь в существование этой жизни.

Больше всех музыку переживает старенький усатый дирижер. Он будто сошел с известного полотна «Трубачи Первой конной». Дирижер отбивает такт рукой, оглядывается на ложу, наклоняется вперед всем телом, всей душой устремляется к своим оркестрантам, желая внушить им настоящее чувство. «Пусть гром гремит! Пусть враг…»

Мы — Красная кавалерия и про нас…

И вот раздается:

— На старт вызывается мастер спорта Борис Лилов!

Впечатление «между прочим». Так, случайно заехал в этот зал человек верхом на лошади. Видит — доски какие-то. Дай попробую перепрыгну! Раз! Получилось. Еще раз! Опять получилось. Человек вошел во вкус, пришпорил лошадь, и она помчалась по манежу, оставляя позади себя барьер за барьером. Лишь однажды ей не понравилось что-то, и хотела она обойти барьер стороной. P-раз! Взметнулся в руке хлыст. Лошадь сразу поняла, чего от нее хотят, и двинулась на барьер. Но барьер был слишком близко, и, казалось, она сейчас стукнется об него грудью. Но человек не растерялся. Он как бы взял коня за гриву и властным движением перекинул его через полосатый брус.

— Чисто, — сказал бас в ложе.

Аплодисменты вспыхивали после каждого прыжка, но тут же шум утихал. Мало этого, всадник произносил: «Ш-ш! Ш-ш!» Он, кажется, хотел, чтобы было еще тише, чтобы замерло даже дыхание. Но это он, конечно, утихомиривал не публику, которая и без того едва дышала, а вспененную свою лошадь.

Зато уж никто ничего не слушал, когда маршрут был закончен. Все зашумели, захлопали в ладоши. А всадник ласково потрепал по шее коня. Диктор объявил:

— Мастер спорта Борис Лилов на коне Бриг закончил дистанцию без штрафных очков.

Белокурый всадник столь же легко, так же «между прочим», как возник на манеже и перелетал через барьеры, исчез, уступив место следующему. Новый всадник прыгал не хуже, то есть у него лошадь «чисто» преодолевала препятствия, не задевая их. Так же тихо было в манеже. Раздавалось: «Ш-ш! Ш-ш!» Потом хлопали. Но впечатление было все же другое.

У Лилова — стиль, почерк. Глядя на него, можно было понять, почему это так называется — «искусство верховой езды». Печать таланта была на его прыжке.

Кто-то на фотографии — Лилов в прыжке — вывел строки:

Птица в полете,
Рыба в воде —
Таков был Лилов
На манеже везде.

И помнит Германия,

Франция тож:
На птицу в полете
Был Борька похож.

Это не стихи, но впечатление, но чувство — то самое. Ведь у Лилова был даже некоторый порок в посадке. Он слегка горбился. Однако именно он получил у парижан особый приз за обаяние в езде. Присуждая этот приз Лилову, французы вспомнили, должно быть, что говорил их великий Мольер: «У этого совершенства есть и недостатки, однако они только подчеркивают силу совершенства».

III

В седле Лилов умел делать, разумеется, все. Нет такого вида конных соревнований, в которых он не принял бы участия. Но это не потому, что он за все брался и всюду хотел успеть, а тогда так учили. Еще до войны, мальчишкой, получил он звание «Ворошиловский всадник», что означало владение конем и оружием. Он знал вольтижировку (гимнастику в седле) и рубку, ныне почти совсем забытые. Он совершал многокилометровые пробеги на коне и выступал в барьерных скачках. Способен он был сам выездить лошадь, то есть сделать из нее послушный и все понимающий «мотор», что умеют далеко не все даже среди мастеров.