Спортсмены

Еще не кончилась гражданская война, а в Москве и Петрограде уже создавался советский цирк, прославленный ныне на всех континентах. Но не все шло гладко после национализации. Дали себя знать левацкие загибы. Некий Дон Форе, связанный с Пролеткультом, писал в статье «Грядущий цирк»: «Революционные эпохи не знают нюансов… наша эпоха бесстрашная из бесстрашных, театр великих страстей и театр беззаботной радости, театр сказочного зрелища. Все, что между ними, должно быть уничтожено». Предполагалось, что «героическими персонажами будут уже не отдельные актеры, но массы».

Постепенно в зданиях цирков митинги уступили место представлениям. Во 2-м Государственном цирке (б. Никитиных) шло представление «Чемпионат всемирной классовой борьбы», текст которого написал В. Маяковский.

Смотрите все, кто падки, —
Лазаренко в роли дяди Вани
любого борца положит на лопатки,
конечно, ежели он на диване.

Клоун Виталий Лазаренко в сапогах и поддевке арбитра дяди Вани Лебедева представлял борцов: чемпиона Антанты Ллойд-Джорджа, чемпиона США Вильсона, чемпиона Крыма Врангеля и т. д. Капиталисты боролись за «прибыли от капиталистической бойни». Но вот арбитр объявил:

Революция —
чемпион мира.
Последний выход.

«Революция» боролась с «Антантой», перебрасывала ее через себя приемом «тур де тет». Но положить «Антанту» на обе лопатки у нее не хватало сил. И тогда арбитр декламировал:

Не может побороть
ни эта сторона, ни та.
Перемирие.
Тьфу!
Перерыв на десять минут.

Все, кто хочет,
чтоб
красные победили через десять минут,
пусть идут по домам.
А завтра на фронт добровольцами —
и Врангелю шею намнут…

Красочная церемония борцовских чемпионатов и стихи Маяковского были поставлены на службу революции. «Управление цирками в свое время, в эпоху военного коммунизма, приложило большие усилия, чтобы сдвинуть цирк и приблизить его к запросам нашей эпохи», — писал А. В. Луначарский.

Но жизнь входила в мирную колею, стали проводиться настоящие борцовские чемпионаты, и в 1922 году Иван Поддубный был приглашен в Московский, а потом в Петроградский госцирки. В угоду «сытому нэповскому зрителю» возродились все прежние трюки на чемпионатах. Появились маски, но теперь-они назывались в духе времени: маска «Металлист», маска «Инженер»… Борец Чуфистов боролся с быком, дядя Ваня (Лебедев) руками удерживал на месте автомобиль с пассажирами. Газеты писали: «…Дикая, перенесенная в наше время из средневековья борьба, бой гладиаторов и бокс — кому это нужно?»

Чемпионаты отдали под контроль физкультурных организаций. Иван Максимович был рад этому новшеству. К мнениям его прислушивались, имя его с уважением упоминали в газетах, журналах, книгах. Почитатели Поддубного просили его выступить с воспоминаниями. В одном из писем, сохранившихся в архиве Поддубного, говорилось:

«Русское общество, в частности же спортивные круги его, вправе ожидать от Вас выступления на арене общественной жизни России, выступления, которое явилось бы достойным завершением Вашего многолетнего победного шествия по цирковой арене и на аренах разных спортивных обществ и организаций во славу русского народа… и его исторической мощи».

Раз уж речь зашла о мемуарах, «достойно завершающих» жизненный путь, то, значит, наступил закат… Не слышно уже о многих друзьях-соперниках. Вахтуров погиб в автомобильной катастрофе. Лурих и Аберг скончались от тифа, Заикин где-то за границей… Но Иван Максимович старости не чувствовал.

Заночевав как-то у молодого ростовского борца Ивана Романовича Машошина, он познакомился с его матерью-вдовой, полной маленькой хлопотуньей Марьей Семеновной, и сделал ей предложение. На обзаведение хозяйством молодоженам нужны были деньги, и потому Иван Максимович принял приглашение поехать на гастроли в Германию.

— Приезжаю, встречают с опаской, выкладывают условия. Тех вот положить, а под такого-то лечь. Я им говорю: вы что — Поддубного забыли? Кто положит — под того и лягу. А они отвечают, ну, дело ваше, не согласны, так и бороться не будете. Я в другой цирк. Потом в другой город, в третий. Всюду одно и то же. У них трест. Борцы борются, а хозяева расписывают, кто кого должен положить, — вспоминал Иван Максимович.

Так мытарился он целый год, пока не подписал контракта с чикагским антрепренером Джеком Пфефером и не сел 20 ноября 1925 года в Гамбурге на пароход «Дейчланд», отплывавший в Америку. Поддубный не строил никаких иллюзий насчет этого турне, хотя у него и не было такого советчика, как Куприн, который писал своему другу Ивану Заикину, поехавшему в США в том же году: