Спортсмены

Исход этой партии уже в дебюте был предрешен из-за грубой ошибки Алехина. После четырнадцатой партии счет сравнялся. Алехин взял себя в руки, если вообще в тот момент он был способен это сделать. Улучшился и счет — судьба шахматной короны теперь зависела от последних десяти партий. И тут сказалась общая усталость Алехина. Проводя достаточно уверенно отдельные партии, он срывался в остальных, допускал неточности и ошибки. В турнирном зале появился врач, не раз заставлявший чемпиона принимать спасительные капли и пилюли. А уж с врачом это не игра!

К тому же страшным гнетом давила на Алехина обстановка матча. В маленькой Голландии Макс Эйве был в те дни кумиром, все до одного желали ему победы. Всеобщее поклонение Эйве, ненависть к Алехину чувствовались и в турнирном зале, и в отеле, и на улицах. Даже древние рыцари на стенах турнирного зала казалось, шептали Алехину:

— Проиграй!.. Проиграй!

После одной партии Алехин отправился гулять по пустынным улицам Амстердама. Подняв глаза от каменных плит улицы, он увидел перед собой светящуюся надпись: «Почта». В тот же миг давно томившее его желание оформилось в конкретное решение. Зайдя в помещение, Алехин уверенным почерком написал текст телеграммы в Москву:

«Москва. Редакция «Известий».

Не только как многолетний шахматный работник, но и как человек, понявший всю глубину того, что сделано в, СССР в области культуры, шлю свои искренние поздравления шахматистам Союза с XVIII годовщиной Октябрьской революции.

Александр Алехин».

Финальная часть поединка с Эйве была не только борьбой против молодого, полного сил противника; Алехину приходилось бороться еще и… против самих шахмат. Нарушив в начале матча элементарные принципы «уважения» к шахматному искусству, Алехин сталкивался в последних партиях с невероятным противоборством самих деревянных фигурок. Опытные шахматисты знают, что это такое: порой все твои действия, самые тонкие замыслы тонут в исключительных позициях, чудом возникающих на доске. Такая «месть шахмат» сильно действовала на Алехина, вообще суеверного человека, верившего приметам.

Эйве удалось вырваться вперед, но всего на два очка. Алехину предоставлялась полная возможность уравнять счет к тридцатой партии. Тогда по условиям сражения он — чемпион. Несколько раз пытался это сделать Алехин, казалось, победа близка, но каждый раз она самым необычайным образом ускользала из его рук. К последней встрече Эйве имел на очко больше — это было не страшно: победа в решающей тридцатой партии сохраняла Алехину заветное звание, ничья делала чемпионом мира Макса Эйве.

Можно себе представить, что творилось в тот день в Голландии — все, как один, желали успеха Эйве, хотя мало кто из голландцев верил в победу своего соотечественника, слишком уж велик был авторитет Алехина, умевшего как никто в мире играть решающие партии.

Верил в победу Эйве один лишь… Алехин. На последнюю партию он явился во фраке, в лакированных ботинках.

— Я надел этот фрак в честь доктора Эйве, — сообщил он удивленным голландским организаторам. И хотя он пытался победить, жертвовал пешки и вызывал обострения, это были действия обреченного — Эйве без труда ликвидировал все угрозы.

— Я предлагаю ничью? — произнес Эйве, хотя имел уже две лишние пешки. Алехин сначала отказался, затем принял предложение — у него уже не было в тот момент никаких шансов на выигрыш этой важнейшей партии..

В тот же миг зал взорвался. В буре радостных криков, аплодисментов, была мигом забыта пресловутая голландская чопорность. Рослые голландцы, перепрыгивая через стулья, неслись к эстраде. Они обнимали, целовали нового шахматного чемпиона, подняли его на руки и понесли домой. Несколько раз за вечер появлялся Эйве на балконе дома, принимая приветствия тысяч амстердамцев. До глубокой ночи длилось всеобщее ликование маленькой Голландии.

Одинокий, забытый всеми в этой стране, в зале, где не было ни одного его сторонника, ни одного человека, пожелавшего ему успеха, Алехин долго сидел за шахматным столиком, потом медленно побрел в отель, разрезая лакированными ботинками гладь дождевых луж. Достал из шкафа бутылку, но пить не хотелось. Долгой бессонной ночью обдумывал свое печальное будущее.

Утром ему позвонил Флор.

— Алло, доктор, — весело сказал Флор. — Едем в Москву. Я получил письмо, приглашают на турнир…

— Когда? — механически спросил Алехин.

— В мае. Будут играть Ласкер, Капабланка. Выслали приглашение тебе. Готовься.

Флор говорил так, будто не было ни матча с Эйве, ни этого позорного поражения.

— Спасибо, — произнес Алехин в трубку и надолго задумался. — Нет, — прошептал он наконец. — В Москву только чемпионом… Только чемпионом…

Следующие два года явились для Алехина периодом тяжелого испытания. Те, кто совсем недавно кричал о неповторимом шахматном мастерстве Алехина, теперь говорили прямо противоположное; только что называвшие гением, склонны были вовсе похоронить его как шахматного бойца. Статьи стали воспевать педантичность математика Эйве, провозглашать новую эру научных шахмат.