Спору нет!

Нина, тяжело сглотнув ком в горле, чуть не расплакалась от избытка чувств. От благодарности и любви к родителям, от вселенской любви к сыну и от дикой привязанности к старым друзьям семьи.

– Спасибо, спасибо, – бормотала она, улыбаясь сквозь слезы своим близким и искренне жалея, что не может их обнять.

– А где Катерина? – строго поинтересовался Цесаркин, оглядывая разношерстную компанию, собравшуюся в Тарнаусе.

– Твоя дочь, – хмыкнул тесть, – опять оккупировала мою мастерскую, играет там в куклы.

– Одна? – напрягся Цесаркин.

– Нет, – замахал руками Ромка. – С ней Фиби и Герда. Я недавно заглядывал.

– У меня есть тост! – провозгласила Варвара, когда сеанс связи с Венецией закончился.

– Сейчас еще принесу коньяк, – заверил Александр Петрович и вышел из комнаты.

– Сам ходит, – прошептала Варвара. – Как же это здорово!

– Операции помогли, – пробормотала Марина, Нинина мать.

– А еще квартиру от Крутоярова не хотел принимать. Видишь, все на пользу пошло!

– Человек чести, – тихо заметила Марина. – Не желал с Шельмой связываться.

Александр Петрович зашел в мастерскую и с улыбкой замер на месте. На широком диване, застеленном стеганым покрывалом, в окружении игрушек спала Катя, его четырехлетняя внучка. А внизу возлежали собаки, тут же приподнявшие головы и словно говорившие: «Обойдешься без коньяка, Александр Петрович, видишь, только угомонилась детка!» Он постоял еще с минуту, любуясь тонкими чертами родного лица и белокурыми локонами, рассыпавшимися по подушке, а потом, слегка прикрыв дверь, отправился обратно на кухню.

«Когда в молодости я мечтал о красавице-блондинке, спящей в моей мастерской, то картина рисовалась мне в ином свете», – мысленно хохотнул он и, вернувшись к гостям, объявил:

– Собаки коньяк не дали, заявили, что вредно. А за что ты хотела выпить, Матильда?

Варвара Ивановна с хитрым прищуром обвела собравшихся взглядом и неожиданно предложила:

– За мою сестру! Если бы не она, мы бы никогда не подружились!

– Не хочу я за Шельму пить, – обиженно бросил Грегуар Гарш. – Она сначала на Сашкиного отца донос написала, а потом на моего.

– А ты сам посуди, Гриша, – хмыкнула Матильда. – Твоего отца и без всякого доноса бы арестовали. Ты бы в детский дом попал, и кто тебя там защитил, кроме Сашки?А так уже на всем готовом!

– Страшная женщина была, – поморщился Тарантуль, доставая из буфета наливку. – Не хочу даже вспоминать о ней, а вот за нашу дружбу выпью с удовольствием!

Расходились за полночь, все вспоминали детство и юность.

-Трудную жизнь мы прожили, – тихо заметил Александр Петрович, – но не благодаря Шельме, а вопреки ее стараниям.

Проводив гостей, он вернулся в мастерскую, собираясь перенести внучку в детскую.

– Дедушка, что это у нее в руках? – заметил Ромка, заходя следом.

– Не знаю, – пробурчал Тарантуль, – тряпка какая-то. Скажи бабушке, пусть приготовит постель для Спящей красавицы. – И когда внук метнулся обратно на кухню, тихо достал из цепких пальчиков тонкий серый лоскут. Хватило пары секунд, чтобы сунуть находку в ящик стола. Бешено заколотилось сердце, и Александр Петрович грузно опустился в кресло. Дождавшись, когда все в доме угомонятся, он достал древний пергамент, странным образом обнаруженный им при реставрации дешевой картины и вытащенный ловкими Катькиными пальчиками из справочника. Вчитался в каждую букву, выполненную замысловатым готическим шрифтом.

Если коротко, то весь смысл написанного, насколько смог разобрать Тарантуль, сводился к инструкции, как найти ведьму и ее уничтожить. Под первый признак – красавица с зелеными глазами – идеально подходила дочка, а теперь уже и внучка. И если раньше ценность пергамента для истории и искусства возобладала над старым реставратором, то сейчас Александр Петрович встал и тихо прошел в гостиную. Кинул в камин пару поленьев, разжег несколько лучин, и когда огонь заиграл в каменном чреве, бросил туда лист никому ненужной кожи.

– Гори, гори ясно! – чуть слышно пробормотал он старую детскую присказку.