Способность любить

В потребностях, которые так глубоко укоренились, со­циально приемлемые цели легко находят плодородную по­чву. Такие люди всегда поддерживают то, что социально корректно в их группе; всякое отступление от нормы ка­жется им причудливым и странным. Они ведут себя так, словно боятся хоть в чем-то нарушить общепринятое и при­влечь к себе внимание. В защитной окраске конформизма они находят безопасность.

[50]

Любовь хорошая и плохая

Подгоняемые устойчивыми ветрами социального ок­ружения, многие из нас на самом деле теряют контакт с собственными желаниями и потребностями. Часть нашей индивидуальности всегда остается непроявленной, и неко­торые привязанности, которые лучше способствовали бы удовлетворению наших потребностей, слабеют и исчезают.

Рассматривая многочисленные способы формирования привязанностей, мы не можем игнорировать тот факт, что некоторые виды любви возникают на основе сознательных желаний. Мы делаем выбор независимо от того, рациональ­ный он или нет. И обычно мало проку в том, чтобы рацио­нально объяснить истинное происхождение нашей привя­занности. Привязанность может быть совершенно ирраци­ональной и в то же время хорошей. По крайней мере не вредной.

Некоторые виды любви настолько очевидно противоре­чат интересам индивида, что ему не нужно сообщать об этом: он и сам знает, что излишнее потребление пищи, ал­коголя или табака вредно. Женщина, привязавшаяся к муж­чине из-за того, что он расточительно тратит деньги, раз­влекая ее, может найти эту привязанность несчастливой, когда выйдет за него замуж и обнаружит, что его расточи­тельность превратилась в финансовую безответственность.

Мужчина может влюбляться в очаровательных женщин, в одну за другой, но не в состоянии прочно привязаться ни к одной из них; такая легкомысленная любовь может при­носить радость и даже казаться ему хорошей и полезной, потому что он никогда не увлекается слишком серьезно и потому никогда и не страдает. И тем не менее более проч­ные и постоянные отношения могут быть хороши для него в другом смысле, о котором он не подозревает. Разница в ценностях подобна разнице во вкусах; например, те, кому нравится легкая популярная музыка, каждый месяц нужда­ются в новой мелодии, а те, кто ценит Баха, могут наслаж­даться своей привязанностью к одной и той же музыке нео­граниченно долго. Любящий, способный установить прочные

[51]

моногамные отношения, удовлетворяет свои глубокие по­требности значительно успешнее, чем иной удовлетворяю­щийся последовательностью недолговечных связей. Боль­ше того, в таком случае не бывает пустых промежутков между одной любовью и следующей.

Любовь хороша, когда удовлетворяет наши потребности и делает это без вреда и без вмешательства в другие хоро­шие и здоровые виды любви. Такая любовь позволяет нам чувствовать себя свободными, способными делать выбор, принимать решения. Мы можем на время забыть о такой любви, заняться чем-то другим, а потом вернуться к ней с удовольствием, не омраченным чувством вины.

Нам не нужны сложные и тщательно разработанные пра­вила, чтобы узнать такую любовь. По тому, как она обога­щает нашу жизнь, не оставляя горького послевкусия, мы понимаем, что она хороша для нас.

Любовь, которая для нас плоха, может удовлетворить некоторые потребности, но вступит в противоречие с удов­летворением других, а потребности, которые она удовлет­воряет, скорее всего окажутся невротическими. Такая лю­бовь стремится поработить нас, командовать нами, принуж­дать и овладевать; мы живем, окруженные страхом нару­шить установленные для нас правила, как будто живем при фашистском правительстве.

Иногда любовь, которая плоха для нас, даже не распо­знается как любовь. Возьмем в качестве примера девушку, мать которой всегда тревожилась о ней, потому что она в детстве очень плохо ела. Идеал здорового ребенка для ма­тери — пухлый, с ямочками, розовый и постоянно улыбаю­щийся. А девочка страдала коликами, была очень худой, без ямочек, лицо ее не было розовым, и она редко улыба­лась. Мать срывала свое разочарование, пытаясь кормить ее силой, а девочка отвечала тем, что отказывалась откры­вать рот; иногда ее даже рвало. Но в возрасте двенадцати­тринадцати лет все изменилось, и девочка начала есть мно­го и помимо своей воли. Теперь ее мать (да и она сама) мечтала о нимфоподобной стройной фигуре, а бедная де­вочка была полной, неповоротливой и с плохим цветом

[52]

кожи. И теперь та самая мать, которая раньше говорила ей: «Ты должна закончить все на тарелке, прежде чем выйдешь из-за стола», говорит: «Ты должна прекратить столько есть, должна сесть на диету».

Разумеется, это пример гневного, враждебного поведе­ния, протест против матери, которую никогда не удовлет­воряло то, какой была ее дочь. Девочка пронесла этот свой протест через всю жизнь; став взрослой, все свои лучшие интересы она принесла в жертву победе, которую одержать невозможно. Впоследствии она довела свою фигуру до более привлекательных размеров, но внутри оставалась все той же маленькой девочкой, ведущей ту же самую борьбу.