Справа налево

Спускаемся в трюм корабля, в корпусе которого десять тысяч выкованных вручную медных заклепок, и осматриваем кают-компанию со столом, сработанным из киликийского кедра, и дюжиной спальных мест по бортам; в этих узеньких нишах спит команда, пришнуровывая себя к койкам-нарам на случай шторма. Я выбираюсь на волнующуюся под ногами палубу и, быстро продрогнув под свежим севанским ветром, ловлю себя на мысли, что мечтаю отправить сына на учебу в Ереван.

* * *

В горах множество передвижных пасек – их хозяева развозят пчелиные семейства по альпийской зоне, преследуя обильное цветение. Грубая ласка меда для гортани – пряная сладость, вот вкус Армении. Вся страна – трудолюбивый улей.

В самых глухих деревнях обязателен фельдшерский медпункт с табличкой на двери: USAID.

На закате, отбрасывая великанские тени, рабочие вилами закидывают пудовые брикеты сена в кузов ползущего по лугам грузовика. Скоро солнце закатится полностью, и бригада отправится на ночевку в Ереван…

В Горис спускаемся уже в потемках. Здесь в горячем сумраке улиц журчит вода в желобах, идущих вдоль обочин, на улицах полно детей, а во фруктовой лавке арбуз вам продадут, достав его не из горы у порога, а из холодильника.

Как интересно проснуться в красивом месте, куда прибыл уже ночью! В Горисе поздним утром поверх гор льется солнце. Оглушительно перекликаются птицы в кронах деревьев. На завтрак нам достается по большой чашке кофе из помятой медной джезвы.

Звуки дружелюбной незнакомой речи за окном, в котором виден вверх по склону пещерный город, издали похожий на обрыв, испещренный ласточкиными норами. Когда мы въедем в него, то увидим, что иные пещеры закрыты дверями, а на пороге одной сидит на ворохе сена небритый старик и, орудуя цыганской иглой с суровой дратвой, починяет обувь.

* * *

Почти все вывески придорожных закусочных на русском и латиницей. На берегу реки Арпа на выбор баранина или мелкая речная форель, зажаренная во фритюре; отдых в тени густой ниспадающей ивы, волнообразный стрекот кузнечиков и цоканье цикад, и редко – звук проносящегося автомобиля. Здесь вдруг понимаешь: потому звук, издаваемый прямокрылыми, есть символ и источник умиротворения и покоя, что он атавистичен, для древнего человека означал, что к его стоянке никто не подкрадывается, иначе б насекомые умолкли…

Правый приток Арпа – Гергер, яростно мчащийся под уклон с плеча перевала, на котором в 1829 году русский язык отдал дань памяти Грибоеду: Пушкин здесь встретился с повозкой, которая везла тело автора «Горя от ума» из Тегерана.

* * *

Самое мистическое ощущение – от монастыря Гндеванк (X век). Он расположен над заброшенной, почти перебитой там и здесь камнепадами и оползнями старой дорогой на Джермук, где добывается самая вкусная минеральная вода на свете. Перед входом в церковь – огромное тутовое дерево с расколотым стволом, скрепленным витой проволокой толщиной с палец. Совершенная пустошь и таинственная тишина наполняют ущелье. Уединенность, заброшенность дороги и гор вокруг, одинокая горящая свеча, зажженная когда-то кем-то в глубине церковного притвора, – всё это придает особенное очарование взгляду из этой точки гористого пейзажа…

Из Гндеванка выбираемся нешуточным серпантином на современную трассу, на приборной панели то и дело мигает сигнал о срабатывании системы контроля тяги, и я стараюсь не смотреть за борт, а только на капот, давно задранный в небо. На середине склона уже набрана та высота, где утрачивается соизмеримость деталей ландшафта и человеческого тела, и становится не страшно. Наша Mazda CX-7 скоро нагоняет УАЗ, и ту паузу, в которую его водитель запинается, чтобы со скрежетом врубить раздатку, мы используем для того, чтобы оглядеться и еще раз обомлеть от воздушного простора.

* * *

Из раскадровки «Саят-Новы» («Цвета граната»): Сиреневый туф. Лиловые гранаты. Рядом чеканный кинжал. Гранаты истекают кровью. Свищет ветер. Колокола звучат сами по себе. Горы начинают расти.

Параджанов похож на султана-факира, который вот-вот должен вступить в кадр создаваемого им мира; но подлинный демиург всегда соблюдает сакральность и царит в сокрытии. Тифлисский армянин, он впервые приехал на историческую родину уже зрелым творцом и был потрясен. «Нет античней земли на советской территории, чем Армения», – писал Параджанов. И хотя в Крыму памятников античности куда больше (в Армении лишь один языческий – эллинский храм Гарни близ Гегарда пережил установление христианства), режиссер прав: только здесь древность есть черта национального характера.

Ереван ждал Параджанова и не дождался. Тем не менее возник музей, открыв двери которого, понимаешь, как с помощью подручных черточек быта художник превращал обыденность в искусство, картонную коробку – в шляпку феи, фарфор – в оклад иконы, сетчатку – в живописное полотно, простое чувство – в возвышенное.

* * *