Справедливость. Как поступать правильно?

Бенжамен Констан, французский мыслитель и современник Канта, ставит эту жесткую, не допускающую компромиссов позицию под сомнение. Обязанность говорить правду, утверждает Констан, применима только к тем, кто имеет право на правду, а убийца явно правды не заслуживает. Кант ответил, что ложь убийце неправильна не потому, что вредит ему, а потому, что нарушает принцип права: «Правдивость в показаниях, которых никак нельзя избежать, есть формальный долг человека по отношению ко всякому, как бы ни был велик вред, который произойдет отсюда для него или для кого другого».¹⁹⁶

Надо признать, что оказание помощи убийце в исполнении его злодеяния — весьма существенная «неприятность». Но вспомните: для Канта нравственность не имеет отношения к последствиям; нравственность — вопрос принципа. Невозможно контролировать последствия своего поступка (в данном случае последствия правдивого ответа на вопрос убийцы), поскольку последствия обусловлены множеством изменчивых обстоятельств. Все, что вы знаете, это то, что ваш друг, опасающийся встречи с убийцей, уже ускользнул из вашего дома через заднюю дверь. Причина, по которой вы должны говорить правду, заявляет Кант, состоит не в том, что убийца имеет право знать правду, и не в том, что ложь повредит ему. Причина в том, что ложь, любая ложь, разрушает источник права... Таким образом, правдивость есть «священная, безусловно повелевающая и никакими внешними требованиями не ограничиваемая заповедь разума: во всех показаниях быть правдивым (честным)».¹⁹⁷

Такая позиция кажется странной и экстремальной. Разумеется, у нас нет моральной обязанности рассказывать штурмовикам-нацистам о том, что на чердаке прячутся Анна Франк и члены ее семьи. Представляется, что настойчивое требование Канта говорить правду появившемуся у вас на пороге убийце либо неверно применяет категорический императив, либо доказывает свою несостоятельность.

Сколь невероятным ни казалось бы требование Канта, я хотел бы выступить с какой-то защитой этого требования. Хотя моя защита отличается от доводов, которые были приведены самим Кантом, она тем не менее соответствует духу его философии и, надеюсь, прольет на нее некоторый свет.

Вообразите себя в затруднительном положении: ваш приятель прячется у вас в чулане, а на пороге вашего дома стоит убийца. Разумеется, вы не хотите помогать убийце в исполнении злодеяния. Это само собой разумеется. Вы не хотите сообщать убийце ничего, что приведет его к вашему другу. Перед вами стоит вопрос: «Что сказать убийце?»

У вас есть два варианта. Вы можете откровенно солгать: «Нет, его здесь нет». Или же вы можете сделать правдивое, но вводящее в заблуждение заявление: «Примерно час назад я видел его по дороге, в бакалейном магазине».

С точки зрения Канта, вторая линия поведения нравственно допустима, но первая не имеет оправданий. У вас, возможно, возникнут возражения: а какова, с моральной точки зрения, разница между чисто технически правдивым, но вводящим в заблуждение заявлением и откровенной ложью? В обоих случаях вы надеетесь ввести убийцу в заблуждение, заставляете его поверить в то, что ваш друг не прячется в вашем доме.

Кант убежден, что в этом различии на карту поставлено очень многое. Рассмотрим «белую ложь», мелкие неправды, которые мы иногда говорим из вежливости, чтобы не уязвить чувства других людей. Допустим, приятель делает вам подарок. Вы открываете коробку и находите отвратительный галстук, который вы ни за что не станете носить. Что вы делаете? Возможно, вы скажете: «Какой красивый галстук!» Это будет «белой ложью». Или, может быть, воскликнете: «Тебе не следовало это делать!» Или скажете: «Никогда такого галстука не видел. Спасибо». Подобно «белой лжи», такие заявления могут создать у вашего приятеля ложное впечатление, будто вам нравится галстук. Однако все ваши изумления и восторги будут подлинными.

Кант отверг бы «белую ложь» потому, что она является исключением из нравственного закона, сделанным по соображениям последствий. Чуткое отношение к чувствам другого человека — превосходная, достойнейшая цель, но преследовать ее надо образом, который соответствует категорическому императиву, а тот требует, чтобы мы универсализировали принцип, согласно которому действуем. Если мы можем допускать исключения всякий раз, когда считаем, что наши цели недостаточно убедительны, категорический характер нравственного закона рассыпается. Правдивое, но вводящее в заблуждение заявление, напротив, не создает подобной угрозы категорическому императиву. В сущности, Кант, столкнувшись с собственной дилеммой, однажды ссылается на это различие.

Стал бы Кант защищать Билла Клинтона?