Как узнать, удовлетворяют ли наши политические доводы требованиям политического разума, который должным образом лишен всякой зависимости от моральных или религиозных взглядов? Здесь Роулз предлагает новый тест: «Чтобы проверить, следуем ли мы правилам ведения политических дискуссий, можно спросить, а как бы ударил по нам наш довод, если бы он был воплощен в решениях верховного суда?»[386]
Роулз объясняет: это способ убедиться, что наши доводы нейтральны в том смысле, какой предписывает либеральное общественное сознание. «Разумеется, судьи не могут взывать ни к своей собственной морали, ни к идеалам и добродетелям нравственности вообще. Они должны рассматривать диктаты морали как не имеющие отношения к делу. Равным образом, судьи не могут взывать к своим или чужим религиозным или философским взглядам»[387]. Принимая участие в публичных дебатах, мы как граждане должны соблюдать сходную сдержанность. Нам, как и членам Верховного суда, следует отодвинуть в сторону свои моральные и религиозные убеждения и ограничиться доводами, которые, как можно обоснованно ожидать, приемлемы для всех граждан.Это идеал либеральной нейтральности, к которой обращался Джон Кеннеди и которую отверг Барак Обама. С 60-х и до конца 80-х гг. XX в. демократы «дрейфовали» к идеалу нейтральности и по большей части исключали моральные и религиозные доводы из своего политического дискурса. Но были и определенные примечательные исключения. Отстаивая гражданские права, Мартин Лютер Кинг-мл. обращался к нравственным и религиозным аргументам; движение против войны во Вьетнаме черпало энергию в моральном и религиозном дискурсе, а Роберт Фрэнсис Кеннеди, в 1968 г. добивавшийся выдвижения своей кандидатуры на пост президента от демократов, пытался призвать нацию к более строгим, более требовательным нравственным и гражданским идеалам. Но к 70-м гг. XX в. либералы восприняли язык нейтральности и выбора, уступив моральный и религиозный дискурс нарождавшимся христианским правым.
После избрания Рональда Рейгана, а именно с 1980 г., христианские консерваторы приобрели значительное влияние в политике республиканской партии. «Моральное большинство» Джерри Фалуэлла и «Христианская коалиция» Пата Робертсона стремились «одеть обнаженное общественное пространство»[388]
и бороться с тем, что они считали характерной для американской жизни снисходительностью к нравственной распущенности. Религиозные фундаменталисты выступали за введение обязательной молитвы в школах, за проведение в общественных местах религиозных мероприятий и за введение юридических ограничений порнографии, абортов и гомосексуализма. Со своей стороны, либералы выступали против этих мер, не оспаривая нравственные суждения в каждом конкретном случае и вместо этого доказывая, что моральным и религиозным оценкам в политике нет места.Такая модель аргументации хорошо послужила консервативным христианам и сделала либерализм «плохим» словом. В 1990-х гг. и в начале 2000-х либералы стали утверждать, хотя и в несколько оборонительной манере, что они тоже выступают за «ценности», под которыми либералы обычно разумели идеалы терпимости, справедливости и свободы выбора. (В неловкой попытке добиться отклика у избирателей кандидат от демократов на президентских выборах 2008 г. Джон Керри в речи по случаю своего выдвижения в кандидаты конвентом демократической партии употребил слово «ценность», в единственном и множественном числе, 32 раза.) Но эти ценности ассоциировались с либеральной нейтральностью и ограниченностью либерального общественного сознания. Они не были связаны с острой тоской, которую испытывали американцы нелиберальных воззрений, и не отвечали на запрос общественной жизни, стремившейся к обретению большего значения и смысла[389]
.В отличие от других демократов, Барак Обама понял эту тоску и придал ей политическое звучание. Это выделило политику Обамы из либерализма того времени. Ключом к его красноречию оказалось не просто умение искусно играть словами, но и то, что его политический язык был проникнут нравственным и духовным содержанием, которое выходило за пределы либеральной нейтральности.