Справедливость точно не отмеришь

– А-а-а-а, это по тем машинам… А что за срочность?! Взяли кого-то?

– Никого не взяли, Роман Ефимович, и ради Бога, шума по этому поводу не поднимайте. Просто мои ребята проверяют одну версию. В журнал не записывайте, официальных экспертиз не надо – просто заключение специалиста.

Раза три он позвонил Михайлову, и опер подробно отчитывался, в какой точке города он находится. Наконец, через двадцать минут, встревоженный Вениамин выскочил из затормозившей во дворе машины. Лис встретил его на лестничной площадке.

– Сгоняй в морг, там дежурит Роман Ефимович, я с ним говорил. Пусть проверят, но не упоминай, откуда эти вещдоки… Тьфу, да никакие это не вещдоки, просто проверочные образцы! Вот соскобы с одежды, похожие на кровь, – сказал он, передавая ему маленький, аккуратно сложенный пакетик. – А это я целиком упаковал расческу, пусть сам сделает смывы.

– А-а, – Михайлов перевел дух. – А я думал…

– Женишься, будешь еще больше думать. Если окажется кровь, установите группу, резус, – словом, индивидуальные признаки. И сразу же ко мне. Сразу! Без телефонных звонков! И меньше писанины в журналах. Это просто оперативный эксперимент!

Потом он сидел на кухне, пил, не закусывая, водку и думал: что надо будет сделать, когда позвонит Веня и скажет: «Это кровь, группа такая-то, резус такой-то…» И что дальше? Писать рапорт с предложением «примерять» Ребенка к нераскрытым убийствам? Или «колоть» ее самому? Или просто уничтожить вещдоки? Или сделать так, что ничего подобного не было? Или… Что еще «или» в голову не приходило. Да и вообще ничего не приходило…

Михайлов позвонил в дверь через два часа. Коренева как будто током ударило. Он резко распахнул дверь.

– Ну?!

– Это не кровь, Филипп Михайлович! – спокойно доложил Веня. – Это краска. Портретная краска, такими картины рисуют… И расческа абсолютно чистая. Как сказал Роман Ефимович: «Ни одного эритроцита! Да и откуда им взяться на расческе?»

– Ну, и хорошо! – выдохнул Лис. – Выпьешь?

– Нет, спасибо, я еле на ногах стою, а завтра на дежурство заступать.

– А еще что там ты наработал?

– Так только распустил щупальца – завтра результат будет…

– Спасибо, Веня! Иди, отдыхай! А завтра в шестнадцать встретимся в проходняке за Лысым Гришей, и ты расскажешь, что нового собрал.

– Есть!

Лис выплеснул последнюю стопку в раковину. Ничего не надо делать! Надо быть нормальным человеком, а не ищейкой в своем собственном доме! Это профессиональная деформация, и с ней надо бороться, иначе вполне можно угодить в психбольницу… Он тщательно вымыл Катину расческу, вытер и вернул в сумку, а новую забрал, чтобы завтра выкинуть в урну подальше от своего дома. Иначе нельзя: она обязательно заметит подмену, начнет спрашивать и всем рассказывать этот удивительный случай, а привлекать внимание ни к Кате, ни к ее расческам совершенно не следует.

Он посмотрел на часы. Четыре двадцать, скоро рассвет. Ругая себя последними словами, Филипп вернулся в спальню. Катя спала – спокойно и невинно, не подозревая о тех страстях, что всю ночь бушевали в квартире, и о тех подозрениях, которые съедали ее мужа. Когда он лег, она проснулась, потянула носом и удивилась.

– Какой ты пьяный, Филя! Зачем ты так напился?

– Извини, Ребенок, извини! – уткнувшись лицом в Катины волосы, твердил Лис. В этот миг он дал клятву, что никогда не будет использовать ментовские приемы против собственной жены.

Хотя, положа руку на сердце, он их никогда и не использовал. Он не заагентурил Илону или Оксану (а может быть, и обеих), он не поставил телефон Ребенка на прослушку и определение геопозиции, он не посылал за ней «наружку», не записывал ее разговоров со всеми фигурантами общения…

С его возможностями, можно считать, что он не делал ничего. Почему? – вот вопрос! Потому что любил и полностью доверял? Или боялся узнать нечто такое, что мгновенно нарушит иллюзию любви и доверия? Лет восемь назад она ездила на стажировку в головной институт в Москву, пять дней жила в общежитии, хотя застать ее в комнате по телефону удавалось очень редко. Но тогда шел чемпионат по футболу, и объяснение, что все слушатели «болеют» у телевизора в большом зале, да еще выключают телефоны, было если и не правдивым, то правдоподобным. Несколько раз он хотел слетать в Москву и своими глазами посмотреть, чем занимается его женушка, но… Так и не слетал. Может, потому, что помнил древнюю восточную пословицу: «Если обладаешь единственным в мире тончайшим хрустальным веером, то лучше не только не прикасаться к нему, но даже и не смотреть в его сторону, – так он лучше сохранится….»

Ребенок и служба

Фотороботы девушки, которую подвозил Акоп, раздали, как и положено, постовым, участковым, они висели перед райотделами полиции, их давали посмотреть жильцам многоквартирных домов, несколько раз показали по телевизору. Девушка как девушка, лет двадцати, лицо вытянутое, довольно симпатичное, но злое.