Справная Жизнь. Без нужды и болезней

— Это дядька, по-простому, — ответил за старика Алексей Петрович.

Я еще раз извинилась и спросила про странный язык. Казаки переглянулись; Степан Терентьич откашлялся и степенным, назидательным тоном произнес:

— Язык русский. А слова ты слыхала азиатские. Казаки-ить на Восток до самого Китаю хаживали. С народами разными якшались.

— Якшались, в смысле — воевали и торговали?

— Не без того, не без того, — усмехнулся Степан Терентьич. — Но не токма. Ишшо родичались вовсю.

На порожках дома показалась хозяйка:

— Буде гуторить вам. Вечерять пора!

После ужина (накрытого, как всегда, во дворе) Домна Федоровна достала из погребов графин, наполненный густой темно-коричневой жидкостью, поставила его на поднос вместе с двумя гранеными рюмками и тарелкой засахаренных фруктов и отнесла в хозяйский дом; туда же направились Алексей Петрович и Степан Терентьич. Ореховый ликер, объяснила хозяйка, любимый напиток дяди, но женщины не должны присутствовать в доме, когда казаки беседуют, а потому мы с ней выпьем «здоровье самчона» по рюмочке во дворе. Я понимающе кивнула, но через минуту из дома вышел знахаркин «самчон», по-азиатски что-то негромко сказал хозяйке, та улыбнулась. Затем он легонько взял меня за локоток, заговорщицки подмигнул и повел в хозяйский дом. Мы вошли в залу; старик приобнял меня за плечи и развернул к стене:

— Гляди! — прогремел он над самым ухом.

На стене, словно подсвеченная изнутри отраженным лучом закатного солнца, висела старинная фотография. Снимок сразу же приковал меня к себе. На нем были двое: мужчина и женщина, он сидел в кресле, она стояла рядом, положив руку ему на плечо. Необычность пары сходу бросалась в глаза. Женщина — почти ребенок — была одета на редкость экзотично: в донской парочке,[6] но из-под широкой юбки с оборками высовывались шаровары и загнутые остроносые башмаки.

Голову венчала не привычная для казачек шалька, обвязанная вокруг шеи с выпущенными на грудь концами, а бахромчатый платок, намотанный наподобие чалмы с закинутым назад свободным углом. Шея густо увешана монистами, в ушах тяжелые серьги-кольца. Юное лицо смугло и скуласто, взгляд огромных глаз дик и насторожен; над верхней губой едва различим темный пушок. Облик мужчины тоже поражал воображение. Бронза его лица вылеплена добротно и четко; сдвинутые брови, коршунов нос, соколиные очи с взглядом быстрым и точным, как выстрел. Не новая уже папаха лихо заломлена на бок, газыри на светлой черкеске полны патронов, мощная рука опирается на шашку. Грудь украшена несколькими крестами, один из них — георгиевский, самая высокая и почетная награда в русской армии. Наряд укомплектован оружием до чрезмерности: кинжал, два пистолета на ремнях и еще один кривой нож торчит из голенища начищенного до блеска сапога. В общем, вид самый бравый и устрашающий. Странная пара заинтриговала меня до такой степени, что я подошла к стене вплотную, чтобы лучше разглядеть старинный снимок. Кем же эти двое приходятся друг другу? На вид мужчина, по меньшей мере, втрое старше своей спутницы, но вряд ли это может быть дочка: девочек-казачек так не одевают… Не успела я задать вопроса, как услышала голос знахарки:

— Прадед Михей и прабабка Маремьяна, или Мириам. Ей тут пятнадцать, ему — сорок восемь.

Я вздрогнула: Домна Федоровна вошла совсем бесшумно. Обернувшись, я увидела, что на столе появились еще две рюмки: по слову дяди хозяйка решилась нарушить традицию. Однако меня в данный момент более всего интересовали люди на фотографии.

— Он взял ее в жены пятнадцати лет?

— Четырнадцати. Умыкнул на границе. Она турчанка была, из крымских. Прадед там воевал, а потом служил долго. Здесь, на Дону — одна семья, пока служил, дети выросли. Привез вторую жену — да-да, не удивляйся, было у казаков и по две, и по три жены.

— И что же, со второю он тоже венчался?

— Со второй не венчался, а вот детишек (от Мириам прадед Михей прижил их восемь душ) крестили. Все стали Калитвины. Сын их, дед Василий — отец отца моего.

— И мой родной дядька, — добавил Степан Терентьич.

— А что это на вашем прадедушке… оружия не многовато ли? Или это для красоты, для снимка?

— Иронизируешь, а совершенно зря. Оружия на нем совсем не многовато, для пластуна в самый раз.

— Для пластуна?! Но пластуны ведь разведчики, зачем же им столько оружия?

— Эх, Дарья! Вот и еще одна сказочка: пластуны-разведчики. Да, они были и разведчики, и лазутчики, но и среди бойцов им равных не было: пластун и в разъезд, и в залог, и в засаду, и на оборону. А еще они были толмачами-полиглотами, психологами отменными, охотниками первоклассными. Прадедушка Михей был первейшим из первых пластуном. Вот кто Казачьим Спасом жил! А знаешь ли ты, что в крымской войне он с отрядом из двенадцати человек всего снял с русской крепости осаду трехтысячного войска!

— Да ну!