Справный Дом

Я едва успела поймать румяный комочек, совершенно обалдев от этой выходки. Однако его ребячество (ужасно непотребное в семье, где застолье — вещь чинная, упорядоченная, правильная) не только сошло ему с рук, наоборот — вызвало общее веселье, как будто за столом обедала не солидная казачья семья, а орава малолетних сорванцов, только и ждущих момента, когда кто-то первый начнет кидаться пирожками и хлебными шариками. Я недоуменно хлопала глазами, наконец, общий смех захватил и меня; я сама начала хохотать как сумасшедшая, понимая хозяев: действительно, как можно сердиться на этого человека, фонтанирующего веселой энергией — мощной, как тысяча солнц и чистой, как око ребенка? Я смеялась от души, но где-то, в глубине сердца остался легкий холодок тревоги: так не шел этот земной смех к его небесному образу.

Обед закончился, мастер Андрей и Федор пошли на план, Володя увязался с ними (кстати, с чудо-печником мой муж сдружился моментально), а я осталась — хотя и звали с собой — помогать Домне Федоровне убирать посуду. Во-первых, я пожалела хозяйку: с рассвета она крутилась на кухне без помощи и передыха, а во-вторых, мне было жизненно необходимо придти в себя и разобраться в своих чувствах. Сделать это мне так и не удалось; напротив, глядя на окрыленную и помолодевшую знахарку, на Алексея Петровича, двигавшегося вдвое бодрей против обычного, на Федора, сразу превратившегося в вихрастого подростка, да даже на своего мужа, вдруг скинувшего надоевшую маску кандидата наук, я окончательно запуталась. Я понимала, что все эти чудесные перемены с людьми произошли благодаря мастеру Андрею, и признавала, что ТАКОГО человека и в самом деле стоило ждать по особому; непонятны мне было только байки о каком-то колдовстве и даже вредительстве… В раздумьях я провела весь день до вечера. За ужином Андрей шутил и дурачился, я же, глядя на него, смеялась вместе со всеми, и до боли грустила душой где-то глубоко внутри.

Ночью меня захватил вихрь мыслей и фантазий. Но — нет, ничего такого, что может испытывать женщина к понравившемуся ей мужчине, не происходило со мной. Чувства мои были далеки от каких бы то ни было любовных переживаний, хотя мастер Андрей с первого же взгляда влюбил в себя всех обитателей хутора, и меня в том числе. Но влюбленность эта была сродни тому, как влюбляются дети в героев книжек, мультиков и фильмов, в мелодичные добрые песни о крылатых качелях или резиновом ежике. И причина грусти на донышке души крылась не в том, что мастер Андрей — мне, женщине замужней и старше его, — был недоступен как мужчина (его образ просто не вязался с подобной пошлостью). Его смех, его раскованность, его явная приземленность — шли вразрез с его возвышенным обликом, ликом ангела… да — именно ангела, или даже Архангела, ибо ангелы одинаковы и безлики, но каждый из Архангелов в канонах иконописи имеет свой индивидуальный, четко выраженный образ. Лишь пришла мне на ум эта мысль, как воображение нарисовало мастера Андрея в архангельском чине, в красной ризе, с золотыми — из света — крылами за спиной, с грозным мечом в руке… Он взглянул на меня глазами, полными скрытых молний, но пресветлые архангельские губы раздвинулись в детской улыбке, меч рассыпался, ризы упали, и остался только вселенский смех, животворный, сметающий все сомнения и тревоги, всемогущий солнечный смех, растворяющий в себе черный страх смерти и потерь, словно порошок дешевого кофе в крутом кипятке…

— Дашка, вставай, хорош дрыхнуть! Нет, вы на нее посмотрите — всю ночь мне спать не давала, а сама просыпаться и не думает! Вот я тебе…

Я повернулась на живот и зарылась в подушку, и в тот же миг покрывало сползло на пол, а спину и ноги покрыла холодная неприятная морось. Я вскочила с постели, не понимая решительным образом ничего.

— Ты с ума сошел? — спросила я своего мужа, стоящего передо мной с ковшиком воды в руках и широченной улыбкой на лице.

— Сама такая. — Вовка чмокнул меня в щечку и показал на часы. — Полдвенадцатого! Я со стройки уже, уходил, будил тебя — не встала, ладно, думаю, пусть поспит еще полчасика. За обедом пришел — а ты все валяешься! Главное, ночью мне выспаться не дала, хохотала во сне как придурошная, я уже испугался, может, рассудком двинулась с этими крестами да медитациями?

— Я? Хохотала?

— Ну а кто, я? Только под утро успокоилась… Как раз когда мне на работу вставать!

— Мог бы и не вставать, — пробурчала я, натягивая халат. — Ты в отпуске вообще-то.

— А что, если отпуск, так до обеда дрыхнуть надо? Да и какое дрыхнуть, тут такие ребята… Слушай, а Андрей этот — парень мировецкий! Зря ты вчера с нами не пошла, он столько всего рассказывал! Тебе бы вот как раз и послушать, раз ты Казачьему Спасу обучаешься.

Андрей. Я вспомнила лицо мастера, и грусть опять забралась мне в сердце.