Справный Дом

Знахарка еще выше вздернула брови и неожиданно для меня громко расхохоталась.

— Ай да Дарья! Ты что ж, решила, что это старинная мебель? — смеялась хозяйка. — Небось еще подумала — музейная, чи с какой не разоренной до сих пор дворянской усадьбы!

Краска бросилась мне в лицо: знахарка, как всегда, прочитала все мои мысли.

— Нет, донечка, — сказала она, успокоившись, — это не антиквариат. Да и не принято у нас в новый дом старую мебель вносить. От своих еще можно, а от чужих людей ни в жисть не станем старье таскать.

— Но… откуда же? Сейчас такого не делают, — непонимающе протянула я.

— Не делают. На фабриках да в фирмах — не делают. А мастера есть, хоть и безвестные. Мебель ту изготовил по Федоровым рисункам Алексея Петровича троюродный брат, он на Верхнем Дону живет, аж под Воронежем.

— И сколько же ему времени понадобилось, чтобы сделать все это? — я не могла оправиться от второго за это утро потрясения.

— Ну вот считай сколько: в марте к нему Федя ездил. Пять месяцев с лишком. Да он не один же там мастер, их целая семья — ты ж видела.

— Так это ваши родственники привезли мебель?

— Ну…

Мне стало неудобно: а я ведь и не поздоровалась с мужчинами, грузившими мебель… Впрочем, им все равно было не до меня.

— Федор и сам вещички для дома делал в кузне у себя. Ты к нему не заходила, потому и не видела. Вот сегодня туда все перенесут, расставят, а завтра мы с тобой отправимся дом убирать. Времени у нас — два дня всего, ты ж помнишь: через субботу на следующую уже свадьба.

Пообедав, брат Алексея Петровича и два его сына уехали домой: поспеть надо к ночи, а гостевать некогда — работы дома невпроворот, да и все равно через неделю, на свадьбе, повидаются все родственники.

Едва рассвело, хозяйка подняла меня: "доспишь другой раз, доня, надо идти, дел — до самой ночи не управиться".

Во дворе своего дома Федор уже сгружал из «Газели» деревянные короба, расписной сундук, плетеные корзины, свернутый ковер. Быстро перетаскав их в дом, сын знахарки сказал "Бог в помощь!", поцеловал мать и уехал.

Мы остались с нею вдвоем и тут же стали разбирать короба. Там находились покрывала, скатерти, вязаные салфетки, тканые коврики, шторы, занавески. Хозяйка тут же разложила гладильную доску, включила утюг: перед тем как вешать и накрывать, все надо было хорошенько выгладить. Я с изумлением рассматривала вынутые из сундуков вещицы и не знала, чему больше удивляться: добротности ли тканей, богатству ли вышивки или необычайной яркости красок…

— Все это, конечно, должна невеста в дом привозить, — как бы оправдываясь, сказала знахарка. — Но девушка она у нас городская, порядкам не обучена, а ты ж сама понимаешь, в какую семью она замуж идет… Показать ей надобедь, как оно быть должно.

— Я знаю, в какую семью. Такую свекровь, как вы, и такого свекра, как Алексей Петрович, Бог дает только за какие-то особые заслуги, — совершенно серьезно произнесла я. — Думаю, что и Федор будет чудесным мужем… Завидую я вашей невестке белой завистью.

— Завидовать, доня, не надо никакой завистью — ни белой, ни черной, ни какого другого цвета. У каждого свое на роду написано. Тебе — одно счастье, Иринке (невесте Федоткиной) — другое. Думаешь, легко ей будет с нами? Знаешь ведь: у нас не тот закон, что в миру. По Спасу ей придется жить, а выйдет у нее — по Спасу?

Я качнула головой, молча соглашаясь с хозяйкой.

— Ну, не будем крушиться раньше времени. Свадьба — дело хорошее! На-ка вот, неси в детскую.

Знахарка подала мне выглаженные легкие шелковые занавески в алых и зеленых тонах с тонким черным рисунком.

— Это батик? — ахнула я.

— Да, батик. У нас вообще не вешают таких, это Федор в Азербайджан ездил пару лет назад, ковал там ограду, балкон и крыльцо одному местному «шейху», увидал у того в дому батик, загорелся. Нашел мастеров где-то, заказал себе — для светлой.

Мы повесили занавеску на восточное окно; Домна Федоровна задернула их, чтобы я смогла рассмотреть рисунок. Шелк, подсвеченный утренним солнышком, доходил почти до самого пола. Я замерла перед ним в восхищении. Над изумрудной, омытой росами, степью, вставал рассвет. Солнца не было видно, лишь вдалеке алел горизонт. Вверху, в сапфировой мгле, таяли последние звезды. Внизу колыхалась осока, вился степной вьюнок, просыпались тюльпаны. В алом свете зари стремительно кружились ласточки…

— Разве это занавеска? Это — искусство… — вырвалось у меня со вздохом.

— Зеленый — цвет востока, — объясняла знахарка. — Алый — цвет зари, начала жизни. Цветики, травки — знак роста, расцвета. Справный рисунок, и краски справные. В самый раз под эту комнату.