Спрятанные реки

А я вдруг вспомнила психолога, которого нашла тётя Юля. Он давал консультации по скайпу с предварительной оплатой – тётя Юля купилась на хорошие отзывы. Психолог оказался женщиной необъятной толщины: она с трудом умещалась в монитор – казалось, вот-вот прольётся за его границы, как джинн из бутылки, и заново соберётся в единое целое где-нибудь в углу моей комнаты. Но потом я привыкла к её размерам. Глаза у психолога были живые, тёплые. Вспыхивали холодным блеском, лишь когда речь заходила про оплату.

– Расскажите мне о вашей маме, Ольга, – попросила психолог.

Прошло всего полгода, как мы с тётей Юлей похоронили маму на Северном кладбище, где вход – как старые футбольные ворота.

Мама была вспыльчивая, часто обижалась, легко сердилась – и так же легко прощала обиды. Как маленькая любила кино и мороженое. Мы часто ходили в кино – меня раздражали парочки, которые сидели перед нами и миловались, не глядя на экран, и мама говорила: давай пересядем, ведь полно свободных мест! Естественно, как только мы пересаживались, тут же являлись опоздавшие зрители, сгоняли нас с уже насиженных кресел, и мы курсировали по залу, пока не приземлялись на свои прежние сиденья.

Мама любила читать, всегда следила за новинками – и влюблялась в каждого писателя, который приезжал к нам в библиотеку на встречу с читателями. Она разыскивала этих писателей сама, спрашивала, смогут ли они выступить без оплаты, – обычно все соглашались, но некоторые требовали гонорар, и тогда мама платила им из собственного кармана. (Теперь, когда библиотекой заведует Александра Павловна, писатели к нам почти не приезжают.)

Одну встречу я помню особенно хорошо: писательница была средней известности, среднего возраста и чрезвычайно высокого мнения о себе – оно прямо-таки шибало в нос, как советская газировка. Гостья внимательно оглядела публику и без колебаний выбрала моё лицо среди всех прочих: обращалась напрямую ко мне, делилась творческими успехами и скорбями, жаловалась на равнодушие премиальных комитетов и произвол издателей. Я отворачивалась, ёжилась, но писательница упорно сверлила меня своими карими глазами, и мы вновь встречались взглядами. В конце концов я начала кивать ей, как мама кивала мне в детстве, когда я читала стишок у ёлки.

– Хочу подписать вам книгу, – сказала писательница, когда встреча уже закончилась и мама побежала готовить чай у себя в кабинете. – Но вы сначала приобретите, цена пятьсот рублей, – добавила она, когда я взяла верхнюю книжку из стопки приготовленных к продаже.

Я приобрела, хотя на пятьсот рублей мы с мамой могли прожить три дня. Писательница поставила затейливую подпись, пожелав мне добра и счастья.

– У вас значительное лицо, – сказала она на прощание.

– А вам не хотелось самой стать писателем? – спросила психолог. В её комнату кто-то заглянул и тут же, ойкнув, скрылся. – Мам, я работаю, предупредила же! – раздражённо обернулась психолог. – Повторите ещё раз, пожалуйста. Хотелось?

– У меня слишком обыкновенная жизнь, вряд ли она кого-то заинтересует.

– Вы думаете, что все писатели ведут необыкновенную жизнь? Или они просто верят в то, что она необыкновенная?

– А можно я ещё расскажу вам о маме?

– Давайте завтра, сеанс в то же время. Не забудьте оплатить заранее, – холодно сверкнув глазами, психолог превратилась в электронный сполох, исчезнув в голубой дали скайпа.

А я ещё долго сидела перед компьютером и думала: какая она счастливая, эта женщина! В любой момент может шикнуть на свою маму. Может увидеть её в комнате, а не только во сне. Ей не надо бояться уборки в квартире, когда из ниоткуда выплывают старые фотокарточки, когда забытые малахитовые бусы вдруг находятся в нижнем ящике стола, когда вдруг среди книг обнаруживается пыльная видеокассета: самое страшное – это видео, где наши мёртвые всё ещё живут, роняют тарелки и, смеясь, прикрывают рот рукою… Медицинские справки – уже не нужные УЗИ, МРТ, анализы, заключения – я не смогла выбросить даже эти листки, отсчитывающие наше расставание так же безошибочно, как пилигримы, которые каждый день фиксируют, сколько дней пути осталось и сколько километров пройдено.

До Сантьяго – чуть меньше сотни.

В городке Палас-де-Рей построен современный центр для пилигримов – какой-то уж слишком современный, поэтому мы с Соледад нашли обычный альберго, традиционно пахнущий ногами, и заняли две койки у окна.

Среди ночи кто-то заплакал. Я почему-то решила, что это плачет Соледад, и, лишь засыпая заново, поняла, что проснулась от своих собственных слёз.

День сорок третий. Лабаколья

В детстве мама каждый вечер заставляла меня мыть ноги в тазике – горячую воду у нас в квартире давали по графику. Поэтому мама согревала немного воды на плите и очень сердилась, когда я задерживалась с мытьём: ну стынет же, Оля!