Спроси у Ясеня

«Да, кто-то явно собирался на пикник», — думал я, рассеянно осматривая еще не вынутые из «Ниссана» припасы, и наткнулся взглядом на красноречиво промасленную тряпку, под которой угадывались очертания «АКС» или чего-то вроде этого. Ужасно захотелось развернуть его, но при Татьяне это было бы полным безумием.

— Накрывай на стол, — сказал я ей тихо, и в этот момент новая мысль обожгла меня, как прикосновение оголенного провода: «Ну я-то завтра собрался умирать, а при чем здесь Таня? Имею ли я право пудрить ей мозги? Ведь автомат в тряпочке — это уже не игрушки. Я должен рассказать ей правду. Но тогда… Тогда не будет романтического ужина, прекрасного вечера, не будет любви, и едва послышавшиеся звуки танго, последнего парижского танго, растворятся в тишине или в пронзительном вое сирены… Вот именно! (Это была еще одна мысль, примчавшаяся вдогонку.) Ты можешь рассказывать всю правду о себе, но не о Тополе. Тебе что, разрешили болтать кому попало о хозяевах „Ниссана“? Да, может, тут в каждом шурупе „жучки“ установлены. Ясень, у тебя нет выбора. Ты уже работаешь на Тополя, кем бы он ни был. И с этой девчонкой ты будешь молчать о работе. И вам будет хорошо вдвоем, а наутро ты попросишь ее уйти, ничего не объясняя. Она поймет, ты же видишь, какая она — она обязательно поймет. А еще ты должен сообщить Тополю, что ты не один. Хотя бы потому, что ты не знаешь, в котором часу наступит его утро».

— Миш, у тебя есть ножик, помидоры порезать? Ее вопрос словно разбудил меня, и в задумчивости я чуть было не брякнул, как Деточкин в «Берегись автомобиля»: «А черт его знает, что там есть».

— Ножик… — протянул я, собираясь с мыслями. В «Ниссане» я бы искал его глупо и долго; Поэтому я шагнул к своему рюкзаку и извлек из кармана любимый складной офицерский нож.

— Слушай, — улыбнулась Татьяна, — а зачем ты возишь с собой рюкзак?

Я перешел на зловещий шепот и сообщил:

— Я диверсант. В рюкзаке у меня тротил, чтобы взрывать железнодорожные мосты.

— А-а, — сказала Татьяна.

— Да просто старая привычка автомобилиста. Любая машина может выйти из строя, а при движении пешком ничего нет лучше рюкзака.

— А вот эта машина часто выходит из строя?

— Эта? Пока еще ни разу.

Потом я пошел поискать дров для костра. И мне повезло. Совсем неподалеку кто-то спилил березу, а увез не все — бревнышки помельче остались аккуратно сложенной кучкой. Как раз то, что мне надо. Вряд ли это были дрова все для того же пикника, но я уже ничему не удивлялся. Если бы даже бревна были поколоты, а рядом стоял мангал, лежали бы шампуры и коробок спичек с приколотой к нему запиской: «Вам, дорогой Михаил Григорьевич», я бы и это воспринял как должное. Ведь когда идут такие навороты, становишься вдруг отрешенным и царственно спокойным. Кажется, это называется запредельное торможение. С запредельным царственным спокойствием я надрал с бревен бересты, рассовал ее по карманам, а поленьев взял столько, сколько мог унести. И пошел к машине.

— Все почти готово, — поведала мне Татьяна. — Пойду позвоню по телефону.

— Что?! А-а… Валяй. Только далеко не отходи. Темнотища. Мало ли что…

— Далеко не пойду. Хворосту только пособираю. А то ты принес какие-то столбы. Как их разжигать-то?

— Эх, женщины! Ничего вы в кострах не понимаете. От хвороста один треск, а эти гореть долго будут. Ну, давай скорее…

И она скрылась за березами. Нужно ли объяснять, куда я ринулся в ту же секунду?

— Тополь, Тополь! Вызывает Ясень! Прием.

— Говори, Ясень. Прием.

— Тополь, я здесь не один. Если она подойдет, я мгновенно прерву связь. Ты понял? Просто я хотел…

— Ясень, ты идиот? Почему сразу не сказал? Кто она? Прием.

— Я не знаю, кто она. Зовут Таня. Она проезжала мимо, ей надо было помочь. Вот я…

— Дальше что?! Прием.

— Ничего. Она побудет со мной до утра. Прием.

— Ясень, ты действительно придурок. Ты понимаешь, что ты должен избавиться от нее? Прием.

— Что?! Да пошел ты!..

— Кретин! Я же сказал не убрать, а избавиться! Ты должен сделать так, чтобы она ушла. Ты понял меня? Прием.

— Она уйдет, — сказал я спокойно. — Только утром.

И без предупреждения вырубил передатчик, хотя Татьяна еще бродила где-то между березами. Просто он мне надоел, этот Тополь. Ишь, распыхтелся! Может, я его разбудил. А может, он просто скучает там один на своем ночном дежурстве и ему, конечно, завидно, что я тут девочку наклеил. Ладно, ладно…

Я включил магнитолу, по-прежнему настроенную, на «Радио-101», и в «Ниссан» стремительно ворвался полный экспрессии голос неполнозубой звезды Ардис:

— Ain't nobody's business!

Слова весьма соответствовали моменту: «Это никого не касается!»

Действительно, никого. Весело! Я закурил и стал качать в такт руками, головой, потом начал притопывать ногами.

Подошла Татьяна с охапкой хвороста.

— Любишь Ардис? — спросил я ее.

— Ничего. — Она бросила хворост прямо под колесо, словно собиралась подпалить машину.

— Неполнозубая, — сказал я, — а как поет!

Татьяна улыбнулась.

— У нее просто строение челюсти такое. А неполнозубая — это я.

— Почему?

— Зуб сломался, а вылечить некогда.

— В пьяной драке? — поинтересовался я.