Спроси у Ясеня

— Как ты думаешь, безумный иудейский пророк Иешуа догадывался о грядущих кострах инквизиции и крестовых походах?. Думаю, что нет. И Карлуша вряд ли предвидел лагеря смерти и геноцид. А вот Вовка Ульянов, наверно, обо всем этом уже имел представление и даже порепетировал немного с массовыми убийствами по классовому признаку. Вообще реформаторы становились год от года циничнее. Наиболее откровенным был Адольфик. Он с самого начала знал и даже не скрывал, чего хочет: пятьдесят процентов людей уничтожить физически, сорок пять сделать рабами, а оставшиеся пять будут жрать черную икру за завтраком и нежно заботиться о детях и домашних животных. В общем, ни у кого из них ничего не получилось. Мир не изменился. Нормальные люди все равно в итоге побеждают и жрут икру или хотя бы мечтают об этом. А психи, такие, как ты, в итоге жрут свинец, а от него бывает не только несварение желудка, но и другие неприятные вещи, например, дополнительные отверстия в голове или остановка сердца… Зачем я говорю тебе это? А? Зачем? По-моему, ты мне сам все это и говорил когда-то. Прости меня, Сергей. Они убили тебя. Я знала, что так и будет, но что я могла сделать, что?! Вот теперь я знаю, что делать. Теперь я буду убивать их. Я помню, ты говорил, что нельзя, но теперь все стало по-другому. Теперь можно. Правда, Сергей?

— Нет, — сказал я. — Все равно нельзя.

Татьяна вздрогнула, уронила сигарету, глаза ее странно сверкнули, рот приоткрылся напряженно — она явно что-то сказать, но вдруг закрыла лицо ладонями и, уткнувшись мне в плечо, зарыдала.

Потом мы выпили еще. Я — совсем чуть-чуть, а она целый стакан.

— Извини, Мишка. Мне, правда, иногда кажется, что ты — Сергей. Но это же полный бред. А Горбовский говорил что так и должно быть.

— Я не знаю, — сказал я, — я не знаю, что тебе ответить. Мне сейчас очень тяжело. Может быть, тяжелее, чем тебе. И от того, что я теперь все понял, мне легче не стало.

— Что ты понял, дурачок?

Я помолчал. Я думал сразу о многом. Я не имел в виду только наши отношения. Но она сейчас думала именно об этом.

— Ты любила его? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Да, — сказала Татьяна. — Я любила его. И больше я никого и никогда в жизни не любила. Правда. Неужели теперь я полюблю тебя?

— Не надо, — сказал я.

— Ты думаешь?

— Мне так кажется.

Татьяна подобрала с пола еще не погасший бычок и раскурила. А я зачем-то открыл дверцу и вышел под дождь. Дождь был холодный и противный. Шагах в двадцати в слабом свете подфарников виднелись две размытые фигуры под одним большим зонтом.

— Иди ко мне, — шепнула Татьяна, открыв окошко, — промокнешь, дурень.

Я залез обратно в машину, и Татьяна сообщила мне подозрительно:

— Трахаться сегодня не будем.

— Хорошо, — сказал я рассеянно. Я как-то не думал об этом.

— Чего ж тут хорошего? — возразила Татьяна. — Просто времени, похоже, не остается.

И в подтверждение ее слов в окно просунулась усатая морда Кедра.

— Мы приняли сейчас радиограмму от Платана, — сказала морда. — На квартиру Малина заезжать не стоит, лучше сразу двигать в аэропорт. Тем более что через полтора часа есть удобный рейс из Внукова.

— Из Внукова? — переспросила Татьяна. — Это что пилить через всю Москву? Шереметьево же ближе.

— Но из Шереметьева рейс на Лондон только утром.

— А спецрейс? — спросила Татьяна.

— Не тот случай, — отрезал Кедр.

— А-а, — протянула Татьяна. — Понятно. Полтора часа, говоришь? Ну и как же мы поедем? По Кольцевой со скоростью двести пятьдесят?

— Послушай, Верба, — вмешался Тополь, — ну что ты сегодня такая ершистая. Давай лучше снова песни петь. Ну не поедем мы по Кольцевой, не поедем. Я Кольцевую с детства ненавижу!

— Для справки, — вставил Кедр. — Когда Леня был маленьким, никакой Кольцевой еще не построили.

Пропустив эту реплику мимо ушей, Тополь сообщил не совсем понятно:

— Я вызвал «рассекателей». — И добавил: — Кедр, иди за баранку. Сам господин Малин за рулем — нас пограничники не поймут.

— Простите, а кто из нас летит в Лондон? — робко поинтересовался я, когда мы уже разогнались по трассе километров до двухсот.

— Ты, — сказал Тополь, не оборачиваясь.

— Хорошо, — сказал я и не стал задавать никаких вопросов.

Собственно, мне уже было все равно. Если бы за те же полтора часа меня доставили не во Внуково, а в Плесецк оттуда — на Луну, я бы тоже не слишком удивился. На деньги этого дона Корлеоне, или как его там, можно, наверно, и на Марс слетать, если того потребует святое дело службы ИКС. Кажется, я уже вполне усвоил странную лексику этих «безнадежно больных людей», а вот логику их святого дела пока еще понимал слабо.

— Тебя там встретят. Прямо в аэропорту, — соизволил сообщить мне Тополь. — И все расскажут. Для начала по русски. А сейчас, Мишель, можно я немного посплю. Кедра тоже лучше не отвлекай разговорами. Дорога мокрая.

А мне и не хотелось ни с кем разговаривать. Я просто смотрел в окно на дождь и слушал, как тихо и уютно посапывает Верба. Она была такая крошечная, что, поджав ноги и положив голову мне на колени, ухитрилась буквально свернуться калачиком.