Спроси у марки

Алексей теперь никого не трогал, тронул бы — ему бы так накостыляли… Ребятам смешно становилось от одной мысли, что они его боялись, но злобы к нему я не замечал, даже наоборот — сочувствовали, что ли… Как больному!

А Бедриков с Юрасовым после «Чайковского» сдружились, водой не разольешь. Хлебнул я от этого содружества!

Должен сказать, что марки меня никогда не интересовали. Я не понимал, как можно тратить время на такие пустяки.

Даже история с Оспищевым не поколебала моих антифилателистических убеждений. Света Круглова, наш физрук, та самая, из-за которой я вынужден был закаляться в первом отряде, советовала мне взять несколько уроков у Юрани.

— Поверь, — сказала она мне, — тебе несказанно повезло! Подумать только: троглодитики увлечены марками! И где? В пионерском лагере! Такое случается раз в сто лет! В тысячелетие! Твоя неприязнь — от незнания. Со мной тоже так было. Просвещайся, не жди, когда они сами займутся твоим образованием.

И как в воду глядела. Разговор со Светой произошел за обедом. А после полдника мой отряд онемел. Весь!

Неладное я почувствовал еще во время тихого часа. Уж слишком он был тихим. У меня хоть и небольшой опыт, но я знаю, что в нормальном первом отряде такого быть просто не может! Тут определенно жди подвоха. Жду. Кончился тихий час, сводил я их на полдник. Все вроде нормально, только уж очень они послушные и неразговорчивые. Да, вернулись, значит, мы из столовой. Даю команду построиться: надо идти в клуб, там по плану должна состояться лекция. Вот тут-то и началось! Показал я рукой, как надо становиться, а они, вместо того, чтобы команду выполнять, окружили меня, мычат и на Славу Бедрикова кивают. Подходит ко мне Бедриков и протягивает альбом. Такой, знаете, в котором марки не клеятся, а под целлофановые полоски закладываются. На первой странице — две марки. Одна — с портретом Коперника и с каким-то рисунком, другая — большая. Не поймешь, зачем только такие выпускают, их ни на какой конверт не наклеишь. Кажется, у филателистов они блоками называются. Изображен на этом блоке великий химик Менделеев, а вокруг него — периодическая система.

Спрашиваю: в чем дело'?

Слава в ответ мычит, на марку с Коперником пальцем показывает, потом на себя и вопросительно на меня смотрит. А я ничего понять не могу. Тогда он мне увеличительное стекло сует, гляди, мол, внимательно! Гляжу… Слева — портрет Коперника, даты: 1473–1543…Марка выпущена в 1973 году. Ага, соображаю, значит, к пятисотлетию со дня рождения. Ну и что из этого? Нет, тут определенно какой-то подвох имеется, ради даты, даже такой круглой, они не стали бы марку показывать. Думаю так, а сам «Коперника» продолжаю разглядывать. Справа от портрета — схема Солнечной системы; не такая, как сейчас рисуют, а по старинному изображению, но все равно понять можно: солнце, орбиты планет.

Слава снова на эту схему пальцем показывает, потом на себя и на ребят. Те мычат, головами кивают: правду, мол, Бедриков говорит, мы с ним полностью согласны! А с чем согласны, хоть убей, понять не могу.

Слава с сожалением на меня посмотрел и на Менделеева кивнул: вот, мол, тебе задачка полегче, раз ты такой дебил!

И Менделеев также на меня смотрит и вроде даже сокрушенно своей гривастой головой покачивает.

Бедриков изо всех сил старается, условие задачи объясняет — мимикой и жестами, конечно. Все снова одобрительно мычат, выражают свое полное согласие. А у меня в мозгу уже полное затмение: спроси, сколько будет дважды два, и то не скажу. Взмолился я. «Бросьте, — говорю, — ребята, считайте, что я проиграл, объясняйте свой ребус, сдаюсь!» И даже руки вверх поднял. А сам думаю: не пришел бы начальник лагеря. И только я об этом подумал, открывается дверь и входит Петр Игнатьевич. Иначе и быть не могло, все по закону перевернутого бутерброда! Ребята увидели начальника и сразу потеряли к моей персоне всякий интерес.

Петр Игнатьевич спрашивает, почему мы срываем план, лектор давно ждет, все собрались, кроме первого отряда. А Юраня к нему с альбомчиком. Смотрю, там снова две марки: тот же Коперник, а вторая — другая, посвященная столетию метрической конвенции.

Я думал, начальник сейчас разбушуется, однако он сдержался и даже, в отличие от меня, сделал попытку разгадать ребус. Внимательно рассмотрел в лупу марку с Коперником, самонадеянно хмыкнул и твердо произнес:

— Солнечная система!

Ребята удовлетворенно замычали, но продолжали вопросительно смотреть на него, вроде бы даже подбадривая. «Ну, давай, давай, шевели мозгами! — говорили их взгляды. — Первый шаг ты сделал верный, делай следующий!»

Однако следующего не последовало. Может быть, потому, что Петра Игнатьевича начало раздражать всеобщее мычание, а вернее — он тоже понял, что задачка ему не по зубам! Ну и потребовал немедленно прекратить безобразие. И отправляться сейчас же в клуб на лекцию.

Первый отряд замычал еще выразительнее. Я даже испугался, может, они действительно онемели.

Видно, Петру Игнатьевичу тоже пришла мысль о болезни, потому что он приказал мне:

— Позовите срочно Аллу Семеновну!