Спроси у пыли

Усевшись за печатную машинку, я продолжил письмо. Ночь становилась все глубже, страницы прибавлялись. Ах, если бы всегда писалось так легко, как сейчас Хэкмуту! Стопка отпечатанных листов росла на глазах: двадцать пять, тридцать, пока я не обратил внимание на свой пупок, под которым обнаружил жировую складку. Вот это насмешка! Я прибавлял в весе — откормился на апельсинах! Моментально я вскочил и бросился делать зарядку. Я делал наклоны, приседания и отжимания. Выступил пот, дыхание участилось. Изможденный, я рухнул на кровать. Стакан холодного молока пришелся бы сейчас кстати.

И тут я услышал, как в дверь Хеллфрика постучали. Затем ворчанье соседа, и кто-то вошел к нему. Это был не кто иной, как молочник. Я посмотрел на часы — около четырех. Моментально оделся: брюки, свитер, ботинки на босую ногу. В коридоре пусто, лишь зловещий красный свет от старой одинокой лампы. Я шел неторопливо, без лишних телодвижений, просто человек направляется в уборную. Два пролета чувствительной, поскуливающей лестницы — и я на первом этаже. Красно-белый грузовик молочной компании «Олден» был припаркован к стене отеля в залитой лунным светом аллее. Я забрался в кузов и ухватил за горлышки две бутылки молока, две кварты. Я ощущал, какие они холодные и вкусные. Вскоре я был уже в своей комнате, бутылки стояли на столе. Они казались мне одухотворенными. Они были так прекрасны, полные жирного и насыщенного нектара.

Артуро! — воскликнул я. — Ты счастливчик! Возможно, это благодаря молитвам твоей матери, возможно, Бог все еще любит тебя, несмотря на твои темные делишки с атеистами, как бы там не было, но ты — счастливчик.

Во имя прошлого, подумал я, и опустился на колени, ради доброго прошлого, и прочел молитву милости Господней, как по обыкновению мы делали в начальной школе, как учила нас дома матушка: Благослови нас, Боже, и дары эти, которые мы получаем из милостивых рук Твоих через Христа, Господа Бога нашего. Аминь. Затем присовокупил молитву о ниспослании всякой благости. И уже давно молочник покинул комнату Хеллфрика, а я все еще стоял на коленях, целых полчаса молитвы, пока жажда отведать молока не сдавила горло, пока не затекли колени и тупая боль не запульсировала между лопаток.

Когда подымался, то пошатнулся от мускульных спазм, но это должно было пойти на пользу. Я открыл бутылку, вынул зубную щетку из единственного стакана и наполнил его до краев. Затем повернулся к портрету Хэкмута:

— За тебя, Хэкмут! — провозгласил я. — Ура!

И стал пить, жадно, пока вдруг мое горло не сжалось, и я поперхнулся от ужасного вкуса. Это было молоко, которое я ненавидел. Это была пахта. Я выплюнул все в раковину, прополоскал рот водой и бросился ко второй бутылке. Тоже самое — пахта.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Бар на Спринг-стрит, напротив секонд-хэнда. С последним никелем в кармане я зашел туда выпить кофе. Местечко в старом стиле: опилки на полу, голые, грубо обмазанные стены. В этом доисторическом салуне собирались старики, здесь пиво было дешево и кисло, здесь время остановилось в далеком прошлом.

Я сел за столик у стены. Помню, я сидел обхватив голову руками. Я не поднял взгляда, когда услышал ее голос. Помню, она спросила: «Вам что-нибудь принести?» И я пробормотал что-то насчет кофе со сливками. Я сидел не меняя позы, пока чашка не появилась передо мной, казалось, я просидел целую вечность, размышляя о своей беспросветной судьбе.

Кофе был отвратный. Когда же я добавил в него сливок и перемешал, то подумал, что это вовсе были не сливки, потому что месиво стало какого-то серо-буро-малинового цвета. Вкус же напоминал отвратительный запах кипятящихся половых тряпок. И за такое дерьмо я должен был выложить свой последний никель? Меня это взбесило. Я поискал взглядом девушку, которая меня обслужила. Она подавала пиво с подноса столиков пять-шесть от меня. Стояла она спиной ко мне, и я видел сквозь белую блузку гладкие контуры ее узких плеч, слабый след напряженных мускул на руках и черные волосы, такие густые и блестящие, лавиной ниспадающие на плечи.

Когда она наконец повернулась, я поднял руку и помахал ей. Ноль внимания, лишь глаза слегка расширились, выражая отчужденность. Если бы не удивительный контур ее лица и восхитительный блеск зубов, она бы не была красива. Я приметил чудную белую полоску под губами, когда она улыбалась старому своему клиенту. Майяский нос — приплюснутый с большими ноздрями. Губы густо накрашены — толстые губы негритянки. Цветная. И все же она была красива и слишком необычна для меня. Раскосые глаза, темная, но не черная кожа, и грудь, которая при ходьбе волновалась так, что было ясно, какая она упругая.