Спроси заклинателей духов

Как назвать, когда ноет спина, болят ступни, ты борешься с отчаянием при виде бесконечных километров, когда паек на целый день ты раскладываешь по щепотке; когда тебе в палатке под свист холодного ветра и нескончаемую дробь дождя снятся сапоги, сами идущие по тундре, и нерпа, большая нерпа-крылатка, которую так и не удалось убить днем, хотя и лазил за ней по торосам и прыгал через разводья…

Мы идем к маяку.

Я рад, что у меня надежный товарищ. Я знаю, еще много лет мы будем вспоминать этот поход и, если когда-нибудь нам что-то надо будет сделать, никто из нас не будет сомневаться в правильности поступка другого, потому что мы верим друг другу сейчас.

Мы идем к маяку.

Так спешишь к любимой женщине после долгой разлуки.

Сначала бежишь, и в голове у тебя ни одной связной мысли, потом замедляешь шаг и закуриваешь и думаешь о том, что вот все кончилось, разлуки нет, и будто ее не было, и ты знаешь тысячу выражений ее глаз, и ты знаешь, что будет тысяча первое, которого ты еще не видел, и будут слова, простые и неожиданные, и будет так хорошо, что ты и не представляешь…

Виталий улыбается своим мыслям. Не слишком ли рано мы думаем о встрече после разлуки? Нет. Просто нам очень хорошо — появилось второе дыхание. Мы втянулись в работу, — значит, мы ее сделаем.

Подходим к маяку, и нас никто не встречает. Маяк бездействует. Подсобка завалена непригодными батареями.

Дом невдалеке закрыт на доску.

Мы вынимаем доску из ручки двери и входим.

Две железные койки завалены шкурами. Железная печь. Банки, утварь. В коридоре пара ржавых капканов.

Сундучок без замка. Открываем. Там куски шкур, оставшиеся после шитья, моток ниток, большая железная банка, куски материи.

Открываем банку.

На лице Виталия плотоядная улыбка. Ура!

В банке крупа. Перловка-сечка. Надо же — такое везение! Виталий очень соскучился по каше.

Пока он возится с печкой, я бегу за водой. Но в океане вода соленая. Рядом в болоте — тоже. Ни речки, ни ручейка. Может, поэтому избушка на лето брошена?

Ухожу в тундру и набираю воды из лужицы.

…Вещи многое могут рассказать о человеке. И многое может рассказать отсутствие вещей.

Здесь жили муж и жена, чукчи. Детей у них не было. Уехали они отсюда зимой, не дожидаясь весны.

Почему зимой? Потому что в доме нет вещей, нужных зимой. Нет нарты. Нет капканов — два ржавых не в счет. Нет собачьей упряжки. Нет сетей на нерпу и деревянных рам к сетям. Нет ни одной закидушки и ни одного ремня.

Мы варим полный котелок каши. Масла у нас много, а кашу маслом не испортишь. У нас пир. Мы оставляем записку хозяевам избушки с благодарностью за кашу и с извинением за то, что у нас нет ничего, чем бы мы могли поделиться.

И мы оставляем свои адреса. На всякий случай — ведь мир тесен, это знают все.

Мы прощаемся с маяком, с избушкой и очень уверенно идем к Пяти Холмам…

Кончается июль. Льды в океане — до горизонта. У Пяти Холмов — яранга. Выскакивают собаки и от удивления не знают, как себя вести. Они очень давно не видели чужих людей. Сбрасываем рюкзаки у яранги и входим. Раннее утро, и хозяева еще спят.

Но вот открывается полог, и выглядывает голый Эвугье — хозяин яранги, глубокий старик. Он ныряет назад в полог, и вскоре появляется Тынечейвыне. У нее морщинистое лицо и лукавые глаза. Так и ждешь, что она рассмеется. А вот и их сын — Геннадий.

Тынечейвыне быстро принимается за костер, и не успеваем мы расположиться, как чайник уже кипит. Мы завтракаем, рассказываем хозяевам, кто мы и зачем, объясняем, что шли всю ночь, и просим не обижаться, но сейчас нам надо выспаться.

Переводчиком у нас Геннадий.

Тынечейвыне стелет нам шкуры. Мы решаем спать в чоттагине, не лезть в полог. Накрываемся палаткой. Проверяю часы — семь утра.

…Встаем в двенадцать. Но у Виталия часы показывают тринадцать. В яранге же часов нет, сверить не с чем. Хорошо еще — помним, какое число…

Тынечейвыне разделывает нерпу.

Виталий смотрит на нерпу пристально и как-то подозрительно. Я думаю, он сильно голоден, утешаю:

— Подожди чуток, сейчас целое ведро наварим…

Теперь он на меня смотрит так же странно, как на нерпу. Мы молчим.

Наконец Виталий переводит дух и спрашивает:

— Ты когда-нибудь такую расцветку видел?

И тут только я замечаю, что шкура у нерпы совсем необычного цвета — светло-серая, стальная с белизной, она как бы светится в тусклом полумраке чоттагина.

— Нет… а ты?

— …и я.

Ну, если уж Виталий не встречал такой нерпы, — значит, в институте ее не видел никто!

Я лихорадочно прикидываю запас лаврового листа, ибо всегда в подобных случаях срочно сооружался венок из этих специй и водружался на голову первооткрывателя. Но листа хватит только на несколько котелков супа, и придется обойтись без торжества. На всякий случай еще раз изучаю карту. Да, это зона промежуточного ареала!

Виталий улыбается.

— Будем охотиться.

Я не знаю, какая улыбка должна быть у первооткрывателя, но она была именно такой.

Гена слышит наш разговор:

— За ярангой много таких нерп. У нас хорошая охота.

— Виталий выскакивает за улицу. В куче за ярангой четырнадцать нерп-красавиц.

— Охота отпадает. За работу!