Спрут

— Очень рад тебя видеть, дружище, — сказал Энникстер. — Нет уж, давай без рукопожатий, а то я весь в мыле. Бери стул, садись. Я сейчас.

— Мне казалось, что в приглашении указывалось десять, — заметил Пресли, усаживаясь на край кровати.

— Написать-то я написал, да…

— Да не всякому написанному верь? — пошутил Пресли.

Энникстер добродушно хмыкнул, повернулся и стал править бритву. Пресли неодобрительно посмотрел на его подтяжки.

— И почему это, — заметил он, — стоит человеку жениться, и он тут же покупает себе голубые подтяжки, да еще шелковые! Вдумайся-ка! Жеребец Энникстер в шелковых подтяжках небесно-голубого цвета! Тебе куда больше пошел бы ремень, утыканный гвоздиками.

— Болван! — сказал Энникстер, считавший крепкое слово самым надежным аргументом. — Ты лучше, — сказал он, держа бритву на отлете и головой показывая отражению Пресли в зеркале, куда смотреть, — оглядись по сторонам. Недурна комнатка, а? Мы ведь весь дом обставили заново. Все покрасили — видал?

— Да, это я уже заметил, — ответил Пресли, еще раз окидывая комнату взглядом. Он воздержался от критики. Энникстер так по-детски гордился новым убранством своего жилища, что грешно было бы вывести его из блаженного заблуждения. Пресли смотрел на всю эту роскошь массового производства, на нарядную бронзовую кровать с веселеньким пологом, на умывальник фабричной работы с фаянсовым кувшином и тазом в зеленых и красных ослепительно-ярких тонах, на литографии в плетеных соломенных рамах, изображающие символические женские фигуры; на нелепые белые с золотом стульчики на паучьих ножках, на шар из шелковой китайской бумаги, свисавший с газового рожка, на метелки пампасской травы, в художественном беспорядке раскиданные по стене, и среди всего этого две немыслимые картины, писанные маслом, в багетных рамах до того золотых, что больно было смотреть.

— А как тебе мои картины, Прес? — спросил Энникстер с некоторой робостью. — Я ведь в них не разбираюсь. А писал их трехпалый китаец из Монтерея и продал мне за тридцать долларов вместе с рамами. Мне кажется, что за одни рамы стоило бы тридцать долларов отдать.

— Безусловно, — подтвердил Пресли; ему не терпелось переменить тему. — Жеребец! — сказал он, — я слыхал, что ты приютил миссис Дайк и малявку. Знаешь, по-моему, это очень хороший поступок.

— Э, чепуха, Прес! — пробормотал Энникстер, снова принимаясь за бритье.

— Ты меня не проведешь, дружище, — продолжал Пресли. — Я ведь уверен, что ты устраиваешь этот пикник не только ради своей жены, ты делаешь это для миссис Дайк и малявки, хочешь развлечь их немножко, повеселить.

— Да ну тебя!

— И это очень хорошо с твоей стороны, я рад за тебя не меньше, чем за них. Было время, когда ты бросил бы их на произвол судьбы и думать о них забыл бы. Я не хочу вмешиваться не в свое дело, но должен сказать, что ты изменился к лучшему и, мне кажется, я знаю почему. Она… — Пресли перехватил взгляд приятеля и прибавил серьезно: — Она очень хорошая женщина, Жеребец.

Энникстер резко обернулся, было видно, что он покраснел под мыльной пеной.

— Прес, — воскликнул он, — она сделала из меня человека! Что я был раньше — машина какая-то, и если кто-то — все равно кто, мужчина, женщина или ребенок вставал мне поперек дороги, я прямо так по ним и ступал, и мне даже в голову не приходило, что можно и о других подумать, не только о себе. Но стоило мне понять, что я люблю ее, я как в раю очутился, и с той минуты проникся добрыми чувствами ко всем окружающим, и мне захотелось каждому помочь. И я понял, что человек не может жить только для себя, так же, как не может жить один. Он должен думать о других. Если Господь наградил его разумом, пусть думает о тех, кто разумом обделен, а не гонит их взашей только потому, что они глупее его; а есть у него деньги, — пусть помогает тем, у кого нет ни гроша за душой а если у него есть дом, он должен подумать о том, кто остался без крова. С тех пор как я полюбил Хилму, я на многое стал смотреть иными глазами; дайте мне только привести свои дела в порядок, и я начну помогать людям и буду этим заниматься до конца своих дней. Это, конечно, не ахти какое религиозное учение, но лучшего я не знаю, и сам Генри Уорд Бичер этим ограничивается. И все это благодаря Хилме, потому что мы любим друг друга.

Пресли вскочил, одной рукой обнял Энникстера за плечи, а другой крепко сжал ему руку. Этот несуразный человек в болтающихся шелковых подтяжках с намыленным подбородком и с глазами, полными слез, внезапно показался ему воплощением истинного благородства. По сравнению с этим неукротимым стремлением творить добро и помогать людям, собственные его весьма расплывчатые планы и радужные замыслы переустройства общества показались Пресли ничтожными, а сам он, со всей своей утонченностью, поэтичностью, высокой культурой и образованием, выглядел жалким кустарем, затеявшим перекроить вселенную.

— Молодчина! — воскликнул он, не придумав ничего более подходящего. — Какой же ты молодчина! Право! Да, кстати, я принес тебе сигары, вот возьми.