Спустя вечность

После «свадебного путешествия» в Мюнхен в мае, где мне предстояло вести переговоры с «Пауль Лист Ферлагом» о новых изданиях и деньгах и после того, как мы вместе посетили Гулбранссонов в Шерерхофе, мы поженились в день рождения отца, 4 августа 1953 года. У нас родилось двое детей, Тургейр — в 1955 году и Регина в — 1962.

Как коротко это звучит. И какой долгой оказалась наша совместная жизнь. И мы не считаем случайностью, что Кристианне и Ханс Сварстад оказались нашими самыми близкими друзьями. Мы всегда считали, что все, связанное с нашей первой встречей, нужно не только помнить, но и бережно хранить.

Вообще-то можно было подумать, что и для Ханса, как сына Сигрид Унсет, и для меня, как сына Кнута Гамсуна, отнюдь не естественно стать близкими друзьями. Наши знаменитые предки даже не разговаривали друг с другом. Речь идет не о вражде, но отношения между ними были очень официальные.

Лично они никогда не встречались, очевидно потому, что у них был разный круг общения и друзей. А еще и потому, что оба уважали известное всем отношение друг друга к отвлекающим людям и обстоятельствам, потребность каждого в уединении и покое для работы.

Определенное сходство в трезвом взгляде на жизнь тоже сыграло свою роль, как и консерватизм, свойственный им обоим. То, что Сигрид Унсет перешла в католичество, интересовало отца лишь постольку, поскольку это привлекло всеобщее внимание и об этом говорилось в церковных и литературных кругах. Собственно, подобное отступление от норвежских обычаев должно было отцу понравиться и вызвать особый интерес. Он и сам когда-то вышел из государственной церкви. Но, находившийся в плену старинного взгляда на женское творчество, отец редко читал «женские романы». У него был некоторый неудачный опыт знакомства с присылаемой ему продукцией — называть имен я не стану.

Однако на пятидесятилетие Сигрид Унсет — 20 мая 1932 года — газета «Афтенпостен» попросила его написать несколько слов о юбилярше, и это слова крестьянина и земледельца:

«Я уже много лет ничего не читаю и не пишу. У меня были другие заботы.

Но однажды у меня была возможность прочитать одну книгу фру Сигрид Унсет, она называлась „Кристин, дочь Лавранса“ — на мой взгляд это одна из лучших книг в мире, во всяком случае, самая совершенная у нас.

Кнут Гамсун».

Читал ли он потом какие-нибудь произведения Сигрид Унсет, я не знаю Он очень удалился от норвежской художественной литературы и стал интересоваться в первую очередь историей и философией.

Одновременно в одном помещении я видел их только один раз, это было в отеле «Бондехейм», в котором мой отец и Сигрид Унсет останавливались, когда приезжали в Осло.

Было время обеда, и в столовой отеля все было хорошо видно. Со щемящим чувством я вспоминаю, что они даже не взглянули друг на друга. Когда она пришла, мы уже уходили. Они проплыли мимо друг друга, «как корабли в море». Мы вышли, и я спросил, видел ли отец, кто это был? Нет, он не заметил. Тогда я сказал, и он как будто немного удивился.

— Так это была Сигрид Унсет? Мне следовало с ней поздороваться!

Это было в тридцатые годы, Гитлер захватил власть в Германии. В «АВС», органе Федреландслагет, было написано, что Сигрид Унсет высказалась положительно о запрете определенной литературы, которая ей не нравилась. Должно быть, это было очень необдуманное высказывание, если только еженедельная газета чего-то не перепутала, потому что Сигрид Унсет никогда не симпатизировала нацизму, и мой отец также отстранялся от подобных запретов. Но Сигрид Унсет фактически испытывала неприязнь ко всему немецкому народу. Ханс говорил мне, что он присутствовал при разговоре с адвокатом Му, который говорил о Максе Тау, о его замечательных качествах и том, что он еврей. На что Сигрид Унсет сказала:

— Да, но теперь-то он немец!

Так же демонстративней и резко, как мой отец высказывался об Англии, Сигрид Унсет высказывала свое отвращение к Германии. Судя по словам Ханса, его мать терпеть не могла Томаса Манна, который на одном банкете в Нью-Йорке во время войны сидел рядом с ней за столом. Она чуть не умерла со скуки!

Не знаю, уменьшилось ли ее отвращение после падения Германии, когда появилась причина выказать свое сострадание и милосердие, которые также были присущи ей в высшей степени. Хотя после всего, что было опубликовано о нацистских злодеяниях, это трудно себе представить.

Что касается судьбы Кнута Гамсуна, тут она была категорична и безжалостна. Она сказала, что о смертной казни не может быть и речи, но что он должен быть строго наказан.

Мне Ханс никогда не высказывал своей точки зрения на такие серьезные темы, и мы редко их обсуждали. Он очень любил творчество моего отца, особенно его юмор в «Бенони», «Сегельфоссе» и в трилогии об Августе. И предпочитал видеть в писателе только писателя.