Спутники Волкодава

В первый год замужества она не задумывалась над тем, что ее гибкое, великолепное тело, на котором с удовольствием задерживались взгляды мужчин, чем-то отличается от тел ее подруг. Памятуя старинную пословицу, что девушка по-настоящему становится женщиной лишь после рождения ребенка, она ожидала, что с появлением на свет маленького голосистого Мбизу все изменится, однако ни после его рождения, ни после того, как спустя три года она разрешилась Узитави, никаких перемен не произошло. Теперь, когда ей доводилось слышать страстные крики подружек, она готова была заподозрить их в притворстве и как-то обвинила в этом одну из приятельниц, но та, кажется, даже не поняла, о чем идет речь. Это-то непонимание и навело Нумию на мысль, что Мараква недостаточно искусен и не в состоянии дать ей настоящего наслаждения, однако, прежде чем упрекнуть его, она решила проверить справедливость этого утверждения.

Веба пользовался в Катике славой ветреника и сластолюбца, и соблазнить его не составило большого труда. Нумия подстерегла смазливого юношу на краю поля и позволила увлечь себя на ближайшую, поросшую мягкой, как мох, травой лужайку. Она не испытывала к Вебе никаких чувств, но ощущение, что неумелость мужа лишает ее чего-то очень приятного и едва ли не главного в жизни, с некоторых пор стало всерьез угнетать молодую женщину. Нумию выдали замуж в четырнадцать лет, и, кроме Мараквы, она ни с кем из мужчин не была близка, так что прикосновения Вебы повергли ее в трепет и смущение, но тот и в самом деле разбирался в женщинах. Он так ловко освободил Нумию от юбки, сотканной из древесных волокон, что та даже не успела испытать стыда и раскаяния. Посмеиваясь над застенчивостью молодой женщины, он покрыл ее тело умелыми поцелуями, и, хотя в них, как и в прикосновениях его, не ощущалось той теплоты и любви, к которым она привыкла, они были достаточно приятными и возбуждающими. Вебе этого почему-то показалось мало, и, даже когда Нумия уже готова была принять его в свое лоно, он продолжать тискать и мять ее, как кусок глины, из которого предстояло лепить тонкостенную посуду, о чем она и сообщила ему, намекнув, что если он не прекратит своих упражнений и не перейдет к делу, то глина может пересохнуть и все его труды пропадут даром.

Нумии представлялось, что она выразилась очень удачно и слова ее должны не только заставить Вебу поторопиться, но и развеселить, ибо, как всякий веселый человек, он, умея сказать острое словцо, ценил и чужие шутки. Юношу, однако, слова эти ничуть не порадовали, и, хотя он исполнил все, что от него в данный момент требовалось, вид при этом имел скорее озадаченный и недоумевающий, чем удовлетворенный. По-видимому, он ожидал от нее чего-то иного и на прямой вопрос ответил, что и в самом деле разочарован спокойствием и хладнокровием женщины, столь явно набивавшейся ему в любовницы. Тогда-то Нумия и поняла, что разница между нею и другими женщинами действительно существует и рано или поздно Мараква ее заметит.

Мысль эта мелькнула и забылась. Нумия уверилась, что другой мужчина не в состоянии дать ей больше, чем собственный муж, и успокоилась. Успокоилась, как выяснилось впоследствии, совершенно напрасно, и впервые пожалеть об этом ей пришлось, когда, вернувшись как-то с Речного торга, куда белокожие люди из Аскула дважды в год привозили на обмен свои изделия, Мараква отвернулся от нее на супружеском ложе, не доведя начатое дело до конца. Со свойственной ей прямолинейностью Нумия потребовала объяснений, на что супруг ответствовал, что бревно могло доставить ему столько же удовольствия, сколько и любимая жена. Прозвучало это глупо и оскорбительно и, конечно же, сразу заставило заподозрить Нумию, что муж ее провел ночь в объятиях другой женщины, а может быть, и не одну ночь и не с одной женщиной — на условленное место на берегу Мджинги по случаю Речного торга собирались не только мибу, но и нундожу, и рахисы, и даже пепонго. Случалось, прибывали на торг и женщины.