Срамной колодец

Дашук Алена Срамной колодец

Это всегда приходило в ноябре. Стволы деревьев набухали влагой, чернели и становились похожи на обугленные скелеты. Сквозь них проглядывало пустоглазое небо…

Вот и в тот раз… Клён у окна сдавал позиции медленно, но верно. С каждым упавшим листом Пустота надвигалась и тяжелела. Календарь отсчитывал дни отпуска. Позвякивал рядок опорожнённых бутылок. Первый этап – выжигающая ярость – позади. Я был измотан. Лежал, уставившись в потолок. Нарастало звериное, бессознательное – бежать. Второй круг моего персонального ада.

Опыт рубил с плеча: "Не надейся, оторваться не удастся. Пустота поймает, придавит, выпотрошит, как голодная кошка охромевшую мышь". Я не спорил. Зануда-опыт прав. Только можно ли убедить зайца не давать стрекоча от пули, рыбу – не заглатывать наживку, одряхлевшую птицу – не пускаться по осени в дальний, гибельный для неё путь? Инстинкт велит всякому живому существу бежать от того, что повергает в ужас.

Или к спасению…

Но всё равно БЕЖАТЬ!

В чём моё спасение, я не знал. Возможно, его не существовало вовсе. Зато помнил – пока бежишь, о таких пустяках не думаешь. Перемещаешься в пространстве, бездумно ловишь запахи, звуки, скользишь глазами по сменяющим друг друга предметам и лицам… Хоть что-то, чёрт подери, происходит!

Я вскочил и, схватив куртку, бросился из дома.

Купил билет на поезд. Куда бежать – не всё ли равно. Важно не останавливаться! Пусть мимо несутся вылинявшие поля и навылет простреленные Пустотой перелески. Мелькают полустанки и застывшие на перронах люди. А ночью – лижут подушку белёсые языки проносящихся фонарей.

Так и было.

Рано утром я выбрался из поезда. Моего дезертирства он не заметил. А, может, плевать хотел на предательство с высокой колокольни. Таких как я, похмельных, мятых мужиков неопределённого возраста и с неопределённой маятой, в его утробе пруд пруди.

Едва я спрыгнул на испещрённую трещинами платформу, состав качнулся, точно с ноги на ногу переступил, и, не оглядываясь, пошёл своей дорогой. Кидать ему вслед прощальные взгляды желания у меня тоже не возникло.

Касса оказалась закрытой. Похоже, на этом забытом богом полустанке поезда останавливались нечасто. Крошечный вокзал дышал пыльной заброшенностью. Снова всплыла в памяти та покинутая хозяевами квартира в идущем под снос доме.

Обшарпанный пол в голубых "проталинах". Видно, поленились жильцы выносить мебель, когда красили его в последний раз. Массивные шкафы просто обошли кисточкой. Разбросанные листки исчёрканной бумаги. Обломки какой-то рухляди. Засохшей бабочкой трепетала на сквозняке пришпиленная к обоям страничка из "Огонька". С неё улыбалась женщина. Наверно, артистка. Её было жаль. Не актрису даже, а вот эту блёклую картинку. Когда-то её выбрали из десятков других. Вырезали, старались поровней. Аккуратно прикрепляли булавками, боясь испортить… А потом бросили в обречённой квартире.

Объяснить причину своего ухода из фирмы, занимавшейся сносом ветхих строений, я тогда не мог. Бред какой-то! Рефлексия.

Воспоминания о погибшей под развалинами картинке были неприятны. Я сосредоточился на поисках транспортных узлов, которые помогут продолжить мой бег.

На остановке дремала закутанная в чёрный шерстяной платок бабка. При моём появлении она настороженно вскинула голову и плотней утвердилась тощим задом на холщёвом мешке. Чтобы не будоражить её бдительность, я отошёл подальше. Так мы и конвоировали остановку: я курил поодаль, бабка охраняла свою поклажу. Когда подошёл кургузый "Львiв", я молча помог ей затащить багаж в автобус и мы покатили по слякотному просёлку. За окном плыли смирившиеся с наступлением зимы равнины, рощи, безлюдные, точно после эпидемии чумы, деревни. Наверно, за слепыми окнами этих изб улыбается со стен не один портрет из "Огонька"…

Автобус чихнул и остановился. Бабка засуетилась, приноравливаясь, ловчее взвалить на себя мешок. Я огляделся. В автобусе, кроме нас, никого. Пришлось снова вступить в контакт со старухиной поклажей. На этот раз бабка была настроена благосклонней. Видно, оценила, что, помогая при посадке, я не умчался в леса, унося с собой её немудрящий скарб.

– Явился-таки. – В выжженных годами глазах старухи сверкнуло. – Давно тебя ждём.

– Меня? – удивился я, вглядываясь в исчертившие лицо моей спутницы морщины. – Да я сам по себе, ни к кому.

Старуха цепко глянула на меня.

– Ну-ну, ишь, какой пожеванный… Ладно, не моё то дело. Идёшь, значит, надо. А остановиться у меня можешь. Печь протоплю, тепло будет. В других хатах развалилось всё, угоришь ещё.

Пару часов мы шлёпали по чавкающему месиву из воды и глины. Опускались ранние ноябрьские сумерки. Впереди показались тёмные силуэты изб. Ни одно из окон не светилось. Дома были явно необитаемы. Я поёжился. Догнала-таки меня Пустота

– Мёртвая деревня?

– Знамо дело, – подтвердила бабка. – Давно уж.

– А вы чего ж не перебираетесь? Страшно, поди, одной.

– Да чего уж пугаться! – отмахнулась она. – Привыкла.

– Трудно же без помощи…