Грюнкель вздохнул и откинулся в кресле, распустив брюхо. Хорошо, что я опять надел шлем: последнее время запах людей, не входящих в тау’ва, раздражает меня. Тау — невероятно чистоплотные создания, хотя их запах до сих пор кажется мне странным. Люди тоже следят за собой, но в таких местах, как Агреллан, где не хватает всего, включая воду, гигиена теряет приоритет даже для обеспеченных классов. Короче, от Грюнкеля воняло. Потом, нестиранной одеждой, но больше всего — привилегиями, возможными за счет страданий других.
— Когда-то я уже слышал все подобные предложения. Не всегда в таких же красивых словах, не всегда все разом. Тут мы в изоляции, взор Империума обращен в другие места. Поэтому людям, подобным мне, выпадает следить за непоколебимостью власти Императора, но мы терпим неудачи, — чиновник взглянул на меня. — Пираты, отступники, ксеносы… Все они развлекаются в Дамокловом заливе. Нам приходится самим заботиться о себе, следить, чтобы свет Императора и Империум не угасли здесь. Скажи мне, тау, чем вы отличаетесь от хрудов? Твои сородичи, несомненно, наводнят наш мир так же, как и эти чужаки. Чем вы отличаетесь от орков? Ваши угрозы более уклончивы, чем их, но суть остается той же самой. И ваше оружие, как указывали мне другие эмиссары вроде тебя, намного лучше, чем у зеленокожих.
Проворчав что-то, Грюнкель подался вперед. Очевидно, он постоянно испытывал неудобство из-за такого живота. Взяв порцию какого-то жилистого мяса, имперец обмакнул его в горшочек с соусом.
— Вы предлагаете нам только рабство, скрытое за словами о дружбе, — с этим он откусил шматок и заляпал бородку соусом.
— Нет! — ужаснулся Умелый Оратор. — Нет, среди нас нет рабов. Все мы трудимся вместе, ради Высшего Блага.
— Твоем роду известно, насколько велик Империум? Да? — Грюнкель неприятно улыбнулся. — Уверен, предательские типы вроде твоего Дж’хрена уже вас проинформировали. Империум Человечества — крупнейшая империя в космосе. Он простирается от одного края Галактики до другого. Ваше маленькое «содружество», неважно, насколько быстроразвивающимся оно себя считает, накатывается лишь на внешнюю стену Империума: нас, живущих около Дамоклова залива. И, хотя вы можете пробить брешь в одном месте, крепости вам не взять. Как только, мой чужацкий «друг», вы привлечете внимание Верховных лордов Терры, ваша раса пожалеет о своем высокомерии. Но продлится это недолго, потому что вы отправитесь в небытие. Если ты искренен в этих заявлениях о мире и совместном проживании, — в чем я совершенно не уверен, — то вот тебе мое ответное мудрое предложение, выдержанное в том же ключе. Отступитесь от Дамоклова залива. Укрепите границы и молитесь, чтобы Империум счел вас слишком мелкими, не заслуживающими уничтожения, потому что иначе вы будете уничтожены. Ваши технологии и вера в себя вас не спасут. Вы раздразнили великана, и он пробуждается вам на погибель.
Ничего себе речь, подумал я. Лицо Умелого Оратора выражало открытость и симпатию.
— О, могучий имперский лорд, благодарю вас за ваш совет, но боюсь, что мы не можем и не станем действовать в соответствии с ним. Он противоречит нашему предназначению, которое заключается в том, чтобы доставить всем и каждому послание о Высшем Благе, и принести мир в Галактику.
Скривив губы, Грюнкель недоверчиво покачал головой.
— Вы так высоко цените себя. И, как бы еретически это не прозвучало, вы, возможно, правы — я видел ваши технологии. Но вас мало, а нас много.
— Но вы не осознаете, что ваше время ушло, — возразил Умелый Оратор. — Вот, позвольте нам продемонстрировать некоторые технологические и социальные преимущества, которыми вы сможете пользоваться, как равные участники общего труда во имя единой цели.
Дипломат жестом пригласил Бу выйти вперед, но имперец остановил того хмурым взглядом. Не успев развернуть демонстрационный модуль, техник остановился возле стола. Насколько я мог судить, отказ он воспринял болезненно, но каста земли — стоический народ. Раздражающе стоический.
— Меня это не интересует. Можете взять свой гнусный чужацкий хлам и запихнуть себе в отверстие для испражнений, где бы оно у ваших особей не находилось.
Как мило, подумал я, а ведь он из верхних слоев агрелланского общества.
Умелый Оратор помрачнел, но по его лицу было совершенно ясно, что он не оскорблен, а жалеет Грюнкеля.