Среда выживания

«История колонизации Пандоры» – стереоснимки на стенде в вестибюле опустевшей школы безнадежно испортила вода, изображения поблекли, покрылись рыжеватыми потеками.

Дождь все хлестал.

Здания, граничащие со скалами, превратились в каскады водопадов. Вода вырывалась из окон и дверей, пенясь, сбегала по ступеням лестниц, террасам.

Главная улица опустевшего города вела к отвесной каменной стене, затем ныряла под арочный свод.

«Колониальное убежище» – гласила потемневшая рельефная надпись над просевшими шлюзовыми воротами, запирающими вход в частично затопленный наклонный тоннель.

* * *

Лера ненавидела себя.

Желание жить боролось с мечтой о смерти. Страх – неизменный судья поединка – изо дня в день констатировал ничью.

Она медленно и бесцельно брела по темным помещениям технического уровня старого колониального убежища, мимо истощенных людей, уже похожих на тени. С низким гулом вращались лопасти огромных промышленных вентиляторов. Потоки влажного воздуха пробиралил до костей промозглым холодом.

Кто-то узнавал ее, находил силы кивнуть, кто-то отворачивался, пряча взор, иные не шевелились – им уже стало все равно.

Ее блуждающий взгляд замечал все больше влажных пятен в окаемке из минеральных солей. Кое-где они сливались в сплошную шелушащуюся коросту. Иногда по тонким неровным линиям на стенах удавалось сосчитать, сколько раз вода прорывалась в бункер.

Осветительные панели едва тлели.

Инстинкт самосохранения постепенно сдавал позиции, начинал проигрывать схватку. Выхода нет. Ежедневный рацион урезали – спустя месяц после начала проливных дождей запасы в убежище почти закончились, а единственному молекулярному синтезатору не хватало энергии для нормальной работы.

Она свернула наугад, остановилась подле дверного проема. В небольшой комнате кто-то жил. Лера увидела лежащий на столе кусок пищевого концентрата, внешне похожего на хлеб, и рот мгновенно наполнила слюна. Голова резко закружилась от неодолимого желания впиться зубами в разбухший от влаги мякиш, и только граничащая с обмороком слабость не позволила это сделать. Она пошатнулась, придерживаясь рукой за стену, вошла в тесное помещение. Может, его обитатель уже умер, и мне никого ни о чем не придется просить? – промелькнула в помутившемся рассудке жестокая надежда.

* * *

Егор Бестужев вздрогнул, стряхивая оцепенение. Нормальный сон остался в прошлом. Краткие периоды забытья в промежутках между внезапными прорывами воды отдыхом не назовешь – так, маета, тяжелая, настороженная дрема.

Нет, звук шагов не послышался. После недавней имплантации он едва не сошел с ума от частых галлюцинаций. Рассудок постоянно балансировал на грани двух мироощущений. Кибернетический расширитель сознания искал, но не находил периферийных устройств. Вода отсекла ангары с техникой, уничтожила компьютерную сеть, и болезненные приступы раздвоения личности превратились в бессмысленное, жестокое испытание.

Сумеречное зрение то появлялось, то исчезало. Глаза Егора слезились, сейчас он различил лишь силуэт, замерший в дверном проеме.

– Заходи, – видеть никого не хотелось, но не прогонять же… Он встал, присмотрелся, пытаясь узнать в истощенной женщине образ из недавнего прошлого. Худоба, граничащая с дистрофией, – отличительная черта землян, следствие постепенного угасания организма в период затянувшегося на десятилетия криогенного сна.

Лера Одорина. Планетолог, наконец подсказала память.

Зябко кутаясь в лохмотья, она смотрела мимо него, на кусок хлеба. Бескровные губы мелко дрожали. На миг Бестужева окатила волна отвращения, затем вдруг вспыхнула злоба, прояснившая зрение. Он невольно перехватил взгляд Одориной и тихо сказал, задавив эмоции:

– Бери. Ешь.

Дрожащая рука Леры непроизвольно потянулась к куску хлеба. Голод сильнее разума. Он сводит с ума, заставляет совершать поступки, которые раньше показались бы дикостью.

Синеватый рисунок вен четко проступал сквозь бледную кожу ее руки. Темные круги под ввалившимися глазами неузнаваемо изменили черты. Она ела торопливо, неряшливо – крошки падали на пол. Желудок Егора ответил спазмом, в мыслях промелькнула и тут же угасла звериная жадность. Он судорожно сглотнул, задержал дыхание. Голова кружилась. Вдруг начало подташнивать.

Где-то в глубинах бункера глухо взвыла сирена.

Прорыв воды?! – воля к жизни встрепенулась на уровне инстинкта, но предельная усталость тут же погасила ее. Егор едва держался на ногах. Несколько перевернутых ящиков, застеленных ворохом влажного тряпья, неодолимо тянули к себе, и он сдался.

– Не пойдешь?

– Нет. Я только что с дежурства, – он прислонился спиной к стене, закрыл глаза.

Лера торопливо доела хлеб, подсела к нему, прижалась, пытаясь согреться, отнять частичку тепла.

– А если никто не пойдет? – тихо спросила она.

Сквозь лохмотья одежды он чувствовал ее тело. Кожа, кости и дрожь.

Осветительная панель, сочащаяся желтоватым светом, несколько раз мигнула. Сирена захлебнулась и смолкла.

Он зябко и неприязненно передернул плечами.